Елена Арсеньева: Еще одна из дома Романовых

– Ух, хо-ро-шо! – наконец откинулся Вилли на постель и засмеялся сыто, довольно.

– А все же мой мальчик Вилли все еще влюблен в эту маленькую глупенькую девочку, – вздохнула Амалия, утыкаясь в его плечо и легонько покусывая. – Ай-ай, плохой мальчик!

– Да почему ты решила, что я в нее влюблен? – сердито буркнул Вилли, отталкивая любовницу, как расшалившуюся кошку.

– С того, что ты валяешь в постели меня и изливаешься в меня, а сам в это время выкрикиваешь ее имя, – грустно сказала Амалия. – Честно говоря, мне это надоело, да и это имя – Элла – мне никогда не нравилось. К тому же, посмотри, нет, ты только посмотри на меня! – Она указала на свои груди, бедра, живот, которые были испятнаны маленькими красными вмятинами… если присмотреться, можно было разглядеть крошечные ромбики, порою отмеченные даже порезами. Эти ромбики точь-в-точь повторяли огранку любимого перстня Вилли, который тот носил не снимая. – Но я знаю, что, подавая руку Элле, ты всегда поворачиваешь свой перстень камнем наружу!..

…Перед тем, как взять Эллу за руку, Вилли всегда поворачивал перстень алмазом наружу. Обычно он носил его камнем внутрь, чтобы грани впивались в кожу того, кому принц изволит пожать руку. Некоторым придворным приходилось терпеть это дважды в день, при встрече и при прощании. Разумеется, наследник прусского престола не совал руку кому попало, но все же прибегал к рукопожатию гораздо чаще, чем любой монарх, настоящий или будущий. Кто-то из придворных Вилли и его отца, кайзера Фридриха Третьего, однажды обмолвился среди близких друзей, что иногда завидует des gentilhommes de la manche французских принцев крови. Эти благородные господа были сопровождающими лицами при инфантах, однако обычай запрещал им прикасаться к руке принца, и они трогали его лишь за рукав, la manche, отчего и возникло их название. Если за руку трогать запрещено, значит, перстень в твою беззащитную ладонь наверняка не вопьется. А впрочем, некий Цезарь Борджиа тоже имел такую привычку, как Вилли, вот только из его перстня выступали два львиных когтя, которые он смазывал ядом… Это было смертельное рукопожатие, так что Вилли поступал куда более милосердно. Однако ему нравилось смотреть в глаза тех, кто удостаивался его рукопожатия. Ему нравилось видеть страх… Но в глазах Эллы он хотел видеть не страх, а любовь, поэтому и поворачивал перстень камнем наружу и осторожно, бережно брал ее ладонь в свою. Пальцы у Эллы были такие тонкие, такие нежные… она вся была тонкая, хрупкая, как цветок – один из тех лесных цветов, которые она обожала. Единственный раз Вилли удалось вызвать на ее губах благодарную улыбку – сорвав для нее охапку анемоны, когда поехали на прогулку ранней весной и углубились в старый буковый парк.

Он долго ползал на коленях по сырой прогалине, умиляясь силе собственной любви – любви взрослого мужчины двадцати одного года! – к этой пятнадцатилетней красавице, своей кузине Элизабет Александре Луизе Алисе, второй дочери Великого герцога Гессен-Дармштадтского Людвига IV и принцессы Алисы.

Рейтузы на коленях промокли и почернели. Под ногтями залегла грязь. Вилли обычно очень следил за аккуратностью своих ногтей, но этой грязью он гордился, как дуэлянт гордится следами рапиры на лице – напоминаниями о многочисленных поединках, в которых он принимал участие. Вилли был уверен, что Элла заметит и грязные колени, и грязные руки и оценит те жертвы, которые влюбленный принц принес ради нее.

Опустив лицо в цветы, Элла долго наслаждалась тонким ароматом, а потом, взглянув на Вилли с улыбкой, спросила, знает ли он, как переводится слово анемона.

– Конечно, – сказал Вилли, у которого всегда было отлично по латыни. – Дочь ветров. Не зря в народе ее называют windröschen, ветреница. А ты знаешь, почему этот цветок появляется ранней весной? Когда изгнанные Адам и Ева уходили из рая, на земле шел снег. Несчастных праотцев осыпали крупные белые хлопья. Ева горько плакала от страха и холода. Пожалев бедную Еву, Бог превратил хлопья в цветы, и на смену зиме пришла весна.

Вилли был очень горд собой – до чего кстати вся эта ерунда вспомнилась! Он с видом победителя взглянул на Эллу, ожидая если не аплодисментов, то хотя бы восторженной улыбки, однако не дождался ни того ни другого. Напротив, в глазах Эллы мелькнула легкая обида… и больше она никогда не улыбалась Вилли.

Никогда!

И вышло, что зря он ползал на коленках, и пачкал руки, и рвал эти дурацкие цветы.

Он и не подозревал, что Элла сама хотела рассказать ему историю появления анемоны! И ее самолюбие было задето, а люди, которые задевали ее самолюбие, немедленно становились ее врагами. Неважно, кто эти люди были, даже будущие короли! Собственно, Элла ведь и сама была принцессой, а потому нет ничего удивительного в том, что к принцам она относилась не с таким пиететом, как прочие.