Барбара Картленд: Скажи «да», Саманта

Мне было хорошо известно, что многие дамы не одобряют моей внешности. Всего лишь неделю назад я слышала, как одна из них сказала:

— Она такая милая девушка. Жаль только, что выглядит столь театрально.

Я поспешила домой и стала разглядывать себя в зеркало. Неужто я и вправду выгляжу театрально?

Конечно, у меня рыжие волосы, и с этим я ничего не могу поделать. Но они вовсе не такие уж яркие, и не безобразно рыжие. У них скорее золотистый, мягкий оттенок, хотя после мытья они сильно блестят. Ресницы у меня длинные и очень темные, а глаза кажутся то серыми, то зелеными.

Мама всегда говорила, что я должна беречь свою кожу, и настаивала, чтобы я надевала шляпу даже выходя в сад. И теперь кожа у меня очень белая, с легким румянцем на щеках.

Разумеется, моя новая шляпка придавала мне чересчур нарядный вид, но ведь все старались принарядиться к базару, потому что он был самым важным событием года у нас в деревне. Полагаю, что это был скорее праздник, чем благотворительный базар, потому что церковный совет устраивал соревнования для детей. Были здесь состязания, призом в которых являлся поросенок, предоставляемый для этой цели нашим самым именитым и богатым фермером, состязания с обручем, метание кокосовых орехов и игра в кегли, которые нам одалживал хозяин гостиницы. Когда у меня был пони, обычно устраивались катания по два пенса за поездку, но теперь Снежок состарился, а денег, чтобы купить мне лошадку побольше, у нас не было.

Я еще раз оглядела свою новую шляпку и передвинула подальше на затылок водяные лилии, купленные на распродаже очень дешево. Никаких изъянов в шляпке я не обнаружила, но я слишком хорошо знала, до чего придирчивы люди в нашей деревне и как любят они находить во всем недостатки — особенно жены членов церковного совета.

Чувствуя себя несколько скованно, я вернулась на лужайку у замка и проскользнула в пасторский киоск дожидаться покупателей. Там были еще три дамы, поставленные в помощь мне, и хотя никто из покупателей пока что не появлялся, они заметили мне с упреком:

— Где вы были, Саманта? Мы вас заждались.

— Мне нужно было кое-что сделать дома, — сказала я.

Я не собиралась признаваться в том, что пришлось готовить для папы ленч, поскольку наша приходящая помощница миссис Харрис по субботам к нам не являлась — в этот день бывал дома ее муж.

— Ну, теперь вы здесь, — сказала одна из дам, — и это очень хорошо, потому что леди Баттерворт намерена произнести речь ровно в два часа, а поскольку она приведет сюда гостей из замка, то надеется, что все мы соберемся и будем изображать толпу слушателей.

Я знала, что большинство покупателей появится позднее и не раньше, чем они вымоют посуду после ленча и принарядятся в свои лучшие платья, но могла понять и леди Баттерворт, которая не желала адресовать свою речь, можно сказать, в пустоту.

— А разве у нее много гостей? — удивилась я. Не в ее обычае было принимать в замке большие компании, за исключением Рождества, когда к ним съезжались все родственники.

— Да, она так сказала, — ответили мне. — И она очень возбуждена. Должно быть, это какие-нибудь важные особы.

Это звучало интригующе.

В то же время у меня были на этот счет некоторые сомнения. Мне еще не приходилось видеть, чтобы в замке гостили важные особы. Впрочем, я не могла об этом судить, потому что видеть гостей из замка нам доводилось по воскресеньям в церкви, да и то, вероятно, туда являлись далеко не все из них.

Без пяти минут два я увидела леди Баттерворт, вышедшую в окружении довольно большой компании из парковых ворот замка, которые вели прямо к лужайке, где разместились торговые киоски.

Замок служил весьма подходящим фоном для церковного базара, его серые каменные стены выглядели мрачно и в то же время величественно. А публика, находившаяся снаружи, была милосердно избавлена от необходимости лицезреть ужасающе пестрые ковры или бархатные генуэзские шторы с причудливой бахромой.

Целая армия садовников, нанятых Баттервортами, регулярно подстригала живую изгородь из тиса. Кусты сирени и жасмина походили на розовато-лиловые и белые благоухающие островки, а высаженные еще моей бабушкой миндальные деревья с их белыми и розовыми цветами казались воплощением поэзии.

Когда леди Баттерворт с компанией подошла к нам, я услышала мужской голос, который произнес, как мне показалось, несколько аффектированным тоном:

— Все это истинно по-английски!

А кто-то другой, точно поддразнивая, возразил: