Генрих Лаубе - Графиня Шатобриан

– Вы ведь знаете, Карл, – сказала она, наклоняясь к нему так близко, что он чувствовал прикосновение ее волос к своему лицу, – что король, как добрый сын, советуется со мной в вопросах, касающихся правления; вы сделаетесь его правой рукой. Мы составим трио и будем править вместе государством, покровительствуя друзьям и преследуя врагов.

– Но ваши друзья – мои враги.

– Все это изменится, мой друг! Людей вроде Бонниве можно заставить смотреть на вещи нашими глазами.

– Я никогда не буду в состоянии ладить с этими прилизанными выскочками! – воскликнул коннетабль.

Имя Бонниве, которого он ненавидел всеми силами своей души, сразу разорвало тонкую сеть, которая начала опутывать его, и заставило забыть все практические соображения.

Герцогиня не менее своего сына покровительствовала вечно любезному адмиралу, который недаром считался самым красивым человеком при французском дворе, и поэтому приняла грубое замечание коннетабля за личное оскорбление. Она также быстро поднялась со своего кресла и в порыве негодования наговорила ему колкостей. Ссора усиливалась с каждой минутой. Она упрекала его в том, что, являясь ко двору, он хочет превзойти короля пышностью и богатыми одеждами своей свиты и, следовательно, вполне заслуживает гнев короля, который не замедлит подвергнуть его справедливому наказанию. Коннетабль возражал, что никто не имеет права говорить с ним таким образом, что король его ленный господин, а не государь, и что справедливое наказание, о котором она осмелилась намекнуть ему, не что иное, как самоуправство и низкая месть оскорбленного тщеславия.

Эти слова окончательно вывели из себя герцогиню; побагровев от гнева, она приказала коннетаблю удалиться.

– Пусть мои слова послужат вашему исправлению! – сказал коннетабль, выходя из комнаты.

В коридоре он встретил рыцарей своей свиты и приказал им немедленно распорядиться, чтобы лошади были опято отведены к крыльцу. Молва о его сношениях с Карлом V заставляла его избегать встречи с королем, который мог ежеминутно вернуться с охоты. Коннетабль знал, насколько верен этот слух и что здесь, при королевском дворе, он будет в безвыходном положении, если Франциск разгневается на него; а это было неизбежно, потому что герцогиня при их теперешних отношениях не замедлит восстановить против него сына.

Коннетаблю не удалось уехать. Едва вложил он ноги в стремя, как послышались охотничьи рога; при красноватом свете факелов на двор въехал король Франциск на своем высоком коне.

– Неужели это вы, кузен! – воскликнул король. – Не ожидал видеть вас в Блуа! И вы хотите опять уехать? Нет, этого не будет! Вы мой гость!

С этими словами Франциск соскочил с лошади и подал руку коннетаблю, который церемонно раскланялся с ним.

– Я намерен тотчас же наказать вас за то, что вы так редко посещаете нас и на такое короткое время! Знаете ли вы, в чем будет состоять наказание, мой дорогой кузен и вассал? Вы должны принять участие в развлечениях, придуманных моей ученой сестрой. Вам, как военному человеку, они покажутся невыносимыми. Теперь как раз время, когда у Маргариты собрался весь ее цех. Вечер необыкновенно теплый; я убежден, что мы найдем их на открытом воздухе. Пойдемте к ним. Дайте мне руку.

Коннетабль был настолько озадачен, что не выказал ни малейшего сопротивления, хотя в душе проклинал беззаботную веселость короля, представлявшую смесь иронии и добродушия, которая действовала на него помимо воли. Король был в наилучшем расположении духа. Он находился тогда в цвете лет, силы и могущества; это был высокий красивый юноша, полный жизни и деятельности, чуткий ко всему высокому и прекрасному. Превосходный, дошедший до нас его портрет работы Тициана, к сожалению, относится к позднейшему периоду жизни Франциска. Следы забот, тяжелых разочарований уже наложили свой отпечаток на его лицо, в котором явилось насмешливое и властолюбивое выражение; красивый нос заострился и увеличился, чувственность, едва просвечивавшая в его глазах и очертаниях рта в юношеские годы, резко обозначилась и приняла оттенок цинизма.

Король повел коннетабля к воротам и, повернув за угол замка, указал рукой на большой луг под окнами герцогини Луизы, который теперь совершенно преобразился. Все пространство от старых орешников и кленов до маленькой церкви было фантастически освещено красноватым светом горящей смолы, налитой в глиняных чашах; на земле были разостланы ковры; в отдалении виднелась красная шелковая палатка, в которой был приготовлен десерт для желающих. У палатки стояли и сидели, полулежа на подушках дамы и мужчины, напоминая собой непривычному глазу одно из тех сборищ, которые описаны в восточных сказках. В сущности, общество на лугу задалось такой же целью, как Шахерезада в «Тысяче и одной ночи», и здесь рассказ следовал за рассказом. Маргарита, сестра короля, высокая и видная женщина, сидела посредине; она была душой этих собраний и исполняла роль хозяйки. Серьезное и милое лицо ее внушало невольное уважение, но несмотря на строгий склад ума она умела слушать, улыбаясь, самые легкие и веселые рассказы и анекдоты; и потому каждый чувствовал себя свободно в ее присутствии. Она была на несколько лет старше своего брата, короля, но, вследствие неудачного брака и наклонности к размышлению, еще в ранней молодости окружила себя учеными и художниками и стала жить их интересами. Многие шутя упрекали ее, что она перешла на сторону реформации, начавшейся тогда в Германии и Швейцарии, хотя им казалось непонятным, как одна и та же женщина, которая тонко понимает искусство и умеет описывать прелести чувственной жизни, могла увлекаться религиозным движением, грозившим разрушить все то, чем наслаждается человечество. Но благодаря талантливой природе Маргариты эти кажущиеся противоречия мирно уживались в ее душе; и в этом она была намного выше своего брата.