Людмила Третьякова - Дамы и господа

Вынос гроба и панихиду в церкви маленького крымского селения Кореиз императрица назвала «душераздирающими»: «Для утешения несчастных детей в их неописуемом горе в связи с потерей такой замечательной и несравненной мамы священник произнес несколько красивых и трогательных слов. Затем мы все пешком проследовали за катафалком по узким кореизским улочкам».

И в печальном шествии была своеобразная красота, глубоко трогавшая сердца провожавших Ирину в последний путь.

Одна из свидетельниц вспоминала: «Моя первая встреча со смертью, когда меня привезли попрощаться и поцеловать руку умершей… По русскому обычаю гроб несли открытым до самой могилы, а она лежала, покрытая белыми розами.

Дорога от дома до кладбища была усеяна розами, даже на деревьях — от дерева к дереву, — как гирлянды, висели розы. Пение хора, пение священника, аромат роз, смешан­ный с ладаном, яркая голубизна неба и темное отражение моря, которое, казалось, было у наших ног в то время, как мы стояли у могилы, — все осталось в памяти ярко…»

Когда стали опускать гроб в могилу, «раздался сильный раскат грома, начался ужасный ливень…»

Дневниковые записи Марии Федоровны не только позволяют восстановить последние страницы незадавшейся женской судьбы. Весьма примечательно замечание, которо­му сама хозяйка дневника едва ли придала значение. Ясно, что место последнего упокоения для Ирины Васильевны отвели вне кладбища. А ведь известно, что именно так хоронили самоубийц. Отсюда напрашивается вывод, что духовенство, да и врачи тоже, не подвергали сомнению то, что Ирина ушла из жизни добровольно. Если учитывать воззрения верующего человека, которым, безусловно, она была, это накладывает на ее жизнь и гибель особенно тра­гическую печать.

…После похорон начался период больших и маленьких семейных неувязок и проблем, которые, наверное, специаль­но посылаются, чтобы отвлечь людей от недавней утраты.

Оказалось, что Илларион приехал на похороны Ирины с новой женой, которая, не желая обнаруживать себя, оста­новилась в ялтинской гостинице. И все бы ничего, если бы деликатность не изменила отцу еще не пришедших в себя детей. Между тем он повез всех пятерых к своей супруге. Детям не говорили, что их отец женился. Для старших, Романа и Маши, эта встреча стала еще одним потрясением. К тому же они узнали, что отец решил их взять к себе на Кавказ.

…Безутешно рыдала Маша. Девочке, так привязанной к матери и только что потерявшей ее, расставание с дорогой могилой принесло новое горе. Она теперь ходила туда каж­дый день под присмотром своей гувернантки, мисс Молли, на место увядших цветов клала только что срезанные и подолгу молча сидела на камне, пока англичанка едва ли не силком уводила ее.

Императрица, сочувствуя сломленной горем матери Ирины, для которой внуки оставались единственным утеше­нием, пыталась отговорить Иллариона от его затеи и оста­вить детей бабушкам. Но тот избегал встреч и объяснений. В результате его все-таки удалось убедить не прибавлять горя старикам, и он увез с собой на Кавказ только старшего сына Романа.

Почти каждый день у императрицы в Ливадии бывал вдовец Долгоруков, подолгу говорил «о своей прелестной жене» и о том, что теперь смысл его жизни составляет кро­шечная дочь…

Между тем тайное все же стало явным. Причину, при­ведшую Ирину к гибели, назвала одна из тех незаметных личностей в доме, которые зачастую оказываются куда осве­домленнее хозяев. Ею оказалась бонна-англичанка Маши.

Она рассказала, что Долгоруков состоял в давней лю­бовной связи с некоей высокопоставленной дамой. Ни его женитьба, ни рождение дочери не помешали ему продолжать прежние отношения с любовницей.

Об этом и узнала Ирина.

…Трудно представить себе, что несчастная женщина ре­шилась на развод и второе замужество, не будучи уверенной в любви и преданности нового спутника жизни.

Почему Долгоруков не женился на ней раньше — когда она была фрейлиной Нарышкиной? Такой вопрос, конечно, правомерен, но и ответ на него уже дан опытом многих судеб: всегда ли по молодости можно истинной мерой определить силу своих чувств? Кто-то явно преувеличивает их и спе­шит соединить себя узами брака как будто лишь за тем, чтобы долго, иногда всю жизнь, расплачиваться за свою поспешность.

Но бывает и по-другому. Человека мучают сомнения, он боится решительного шага: а вдруг завтра нынешняя любовь покажется миражом. Как быть тогда?