Наталья Павлищева: Трон любви

– Он ребенок, Махидевран, но эти слова слышат взрослые. Что будет, если они дойдут до Повелителя?

Баш-кадина ахнула:

– Что? Повелитель не может сердиться на ребенка!

– Сердиться не будет, но в душе отложится. К тому же поймет, с чьих слов Мустафа такие речи ведет.

Махидевран испугалась, откровенно испугалась.

– Мустафу никто не учит, просто он слышит от янычар, что должен делать, когда станет султаном. Падишах должен уметь владеть оружием и не чувствовать слабости в походе, должен…

– Я знаю, что должен Повелитель. Постарайся, чтобы Мустафе не внушали, что он СКОРО станет Повелителем. Ты меня поняла? Всему свое время, пока пусть учится, но больше у отца, чем у янычар.

Баш-кадина не выдержала:

– У отца? Но как быть, если Повелитель все больше времени проводит не с шех-заде Мустафой, а с Мехмедом? Мустафа даже не обрезан до сих пор, а ведь ему десять!

Валиде нахмурилась, Махидевран права, Сулейману стоило бы много больше времени уделять наследнику, Мехмед второй, наследовать будет Мустафа. И про обрезание верно, давно пора устроить по этому поводу праздник. Плохо, что так сложилось, Сулейману все некогда, нужно выбрать время для старшего сына.

– Ты права, я поговорю с Повелителем. Но и ты осторожней с Мустафой и янычарами, это может довести до беды.

Когда за баш-кадиной закрылась дверь, стоявшая молча в стороне Самира подала голос:

– Неужели всегда так: сын против отца?

Хафса даже вздрогнула: хезнедар-уста озвучила самый большой кошмар ее жизни. Промолчала, но ответа не требовалось, Самира и без того понимала, что так.

Родившимся сыновьям радовались, желали их больше, но потом, когда сыновья подрастали, вставал тот же вопрос: власть, как ее делить? Селим, став султаном, а вернее, сместив отца, уничтожил не только своих братьев и племянников, но и собственных сыновей, могущих претендовать на престол, оставив одного Сулеймана. Хафса тогда поклялась мужу, что ее сын никогда не будет претендовать на власть при жизни отца. Только отец прожил после того недолго – всего восемь лет.

Сулейману никого не пришлось уничтожать, но что будет дальше? Мустафе сейчас десять, его отцу тридцать, Повелитель крепок и полон сил. Через десять лет Мустафе будет двадцать, в это время любого человека одолевают честолюбивые желания, а уж шех-заде особенно. Хафса знала, что годы летят очень быстро, пять лет правления Сулеймана промчались, как один миг, промчатся и эти десять лет, что тогда?

Она даже застонала от мысли о том, что должен чувствовать сам Сулейман, глядя на своего растущего сына. А на других? Сулейман любит Мехмедика, разумного, симпатичного, вечно улыбчивого, как его мать Хуррем. Что должен чувствовать Сулейман, зная, что ждет этих сыновей?

Хуррем внушает Мехмеду, что тот должен стать помощником брату, не пожалеть ради него своей жизни. Но это сейчас, а дальше? Что будет, когда они столкнутся между собой? И каково отцу понимать, что этого столкновения не избежать? Каково жить, зная, что предстоит борьба не на жизнь, а на смерть с собственным сыном и у сыновей между собой? А каково Хуррем, если она знает, что все ее сыновья должны быть уничтожены?

Как передавать власть, чтобы при этом не становиться братоубийцей? Иметь всего лишь одного сына опасно, смерть может не пощадить вдруг. А как в других странах?

Хафса почувствовала, что стало не хватать воздуха, сердце колотилось, словно намереваясь выскочить из груди. Так все чаще бывало после того проклятого бунта янычар, когда они с Махидевран сидели, трясясь, в гареме, а Хуррем с детьми на том берегу, ничего не знали о Хатидже Султан, Повелитель был далеко, и защиты почти никакой.

Хезнедар-уста засуетилась, открыла дверь, чтобы впустить свежий воздух, позвала лекарку, помогла прилечь, подала ледяного мятного шербета, он хорошо успокаивал. Эх, не стоит размышлять о таких вопросах, как власть, даже размышления ни к чему хорошему не приводят. Почему же люди так стремятся к этой самой власти, словно это лучшее в жизни, словно нет ничего дороже и желанней, словно без нее, проклятущей, невозможно счастье?

Устроив валиде, старательно укрыв ей ноги, пригасив пару светильников, чтобы не раздражали, Самира сидела, глубоко задумавшись. Она-то прекрасно знала, чего стоило Хафсе привести к власти Сулеймана, знала все секреты, все – от рождения нынешнего Повелителя до того дня, когда он опоясался мечом Османов. И теперь, как и Хафса, не знала, что дальше.

Она услышала, как валиде прошептала скорей для себя, чем для собеседницы: