Ханна Хауэлл - Благородный защитник

— Так ты уверен, что хотел жениться на мне еще прежде, чем мой отец приставил острие меча к твоей шее? — спросила она, покрывая его поцелуями.

— О да. Говорю же тебе, что я сказал об этом Юдарду после того, как он увидел, что ты делишь со мной ложе.

— Я так хочу тебя, Пейтон. Постоянно. Это какое-то безумие.

— Я тоже всегда тебя хочу.

Их ласки становились все неистовее, все жарче. Наконец оба в один и тот же миг оказались на вершине блаженства.

В наступившей тишине слышно было лишь их учащенное дыхание.

— Ах, девочка моя, это все, что мне нужно от жизни, — первым заговорил Пейтон.

— Правда? А мне нужен ты, Пейтон Мюррей. Чтобы ты всегда был рядом. И утром, когда я просыпаюсь, и вечером, когда я засыпаю. Чтобы я всегда могла рассчитывать на твою помощь, делиться с тобой и радостями, и горестями. Я хочу, чтобы ты был рядом до конца наших дней. Чтобы не нарушал обетов, данных перед алтарем, не изменял, потому что это разобьет мне сердце.

— Я не пожелал ни одной женщины с тех самых пор, как впервые увидел тебя, и никогда не пожелаю.

— И вот еще что, Пейтон Мюррей, — сказала она очень тихо, почти касаясь губами его губ.

— Что, моя темноволосая красавица?

— Я хочу, чтобы ты любил меня так же сильно, как я люблю тебя.

— Повтори последние три слова, — попросил Пейтон.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

— О Боже, девочка моя».

Он снова вошел в нее, содрогаясь от желания, и Кирсти стала двигаться с ним в одном ритме, забыв обо всем на свете. Уже в который раз они взлетели на вершину блаженства, а когда спустились с нее, Кирсти подумала, что еще ни одна женщина не видела настоящего Пейтона. Это она, темноволосая девчонка, заставила легендарного сэра Пейтона Мюррея, прославившегося своим самообладанием, своей утонченностью и искушенностью в искусстве любовных игр, так сильно желать ее.

— Скажи еще раз, — прошептал Пейтон ей на ухо, когда они лежали в объятиях друг друга.

— Я люблю тебя.

— Ты моя, — сказал он.

— Ну да. Ведь мы женаты.

— Я имею в виду моя во всех отношениях. И телом, и душой, и по закону.

— Но я была твоей с самого начала, — заметила Кирсти. — Не по закону, конечно, а вообще.

— А я, дурак, не понимал этого. Что нас объединяет страстное взаимное влечение, мне было ясно с самого начала, и я жаждал утолить свою страсть. Твое сопротивление и упорное нежелание нарушить данные обеты и важные для тебя правила внушили мне уважение к тебе, хотя принять их я не мог. Когда ты наконец пришла ко мне, я не понял или не захотел понять, как много значил для тебя этот поступок.

— Не так легко понять то, что от тебя скрывают, о чем не говорят.

— Ты говорила — каждым слоим вздохом, каждым объятием. Но я предпочитал считать это пылкостью твоей натуры. Давным-давно я пришел к выводу, что не способен влюбиться, что вообще не способен любить.

— Ах, Пейтон, нет. Ты способен любить как никто другой. Достаточно Посмотреть на то, как ты держишься в кругу семьи, как внимателен к родственникам. Ведь ты не только спас детей, защитил их, но еще и отнесся к ним с лаской и заботой.

— Возможно, сам я не придавал этому никакого значения. Что же касается женщин, то я был совершенно уверен, что мне просто не суждено влюбиться, и вел себя соответствующим образом.

— Что ты хочешь этим сказать, Пейтон?

— Когда я понял, что из всех пережитых мной амурных приключений наша взаимная страсть — самое лучшее, что может быть в жизни, я решил, что мы идеально подходим друг другу для любовных утех. А потом, когда Родерик похитил тебя и я чуть с ума не сошел от страха, я пришел к выводу, что неравнодушен к тебе. Вот тогда я и решил, что ты будешь моей и, как только станешь свободна, я женюсь на тебе.

— Но мне ты не сказал об этом ни слова.

— Верно, потому что ты все еще была замужней женщиной и постоянно об этом напоминала. Когда Родерик занес над твоей головой меч, я готов был ценой неимоверных страданий вырваться из пут и принять удар на себя.

Кирсти поцеловала шрамы на его руках, чтобы хоть как-то смягчить боль воспоминаний.

— Но ты ничего не мог поделать. Ты был ранен и крепко связан. Мне очень жаль, что ты поранил свои прекрасные руки.

Пейтон взял ее лицо в свой ладони.

— Всякий раз, глядя на эти шрамы, я буду думать о том, как много ты для меня значишь. Ведь я едва не лишился возможности признаться тебе в любви.

Наконец-то он произнес слова, которые она так жаждала услышать. Когда он поцеловал ее, она прижалась к нему, с трудом сдерживая слезы радости.