Кира Мюррей - Грешница, путь во тьму

Он слышит непотребства и непристойности в тавернах. Слышит постыдные шепотки дам. Но здесь такое не терпит. От чего же?

Эдита понимала, что такие мысли недопустимы, от того кусала собственный язык, старалась не сказать что-то излишнее, и молилась на ночь, в тайне ото всех. Просила прощения за фривольные мысли и сомнения.

Узнай её отец о сомнениях – выпорет.

– Отец, я вернулась, – сказала Эдита заходя в главную комнату.

Отец сидел у камина. Вытянул ноги, грея их возле огня. Перед ним стояла большая кружка эля, он глядел на языки пламени в раздумьях. Хмурил брови посеребрённые сединой, а в темных глазах сверкал огонь.

Девушка стыдливо опустила голову. Ей показалось, что в глазах отца – языки адского пламени.

Отец всегда вселял в неё уважение и страх. С самого детства возвышался над ней непреклонной скалой. Казалось, он был непоколебим. Как титан, держал на своих плечах всю их семью и занимался торговлей. Лишь последние годы, когда дела стали не ладиться, а дети подросли, его темные волосы окрасились седыми прядями. Он казался все мрачнее. Был более хмур.

Медленно повернул к ней голову. На его лице сверкали блики огня, четко очерчивая каждую морщинку и складочку.

– Эдита, – молвил, кивнув, – ты покаялась?

Девушка поджала губы, низко опустив голову.

Глядела лишь себе под ноги, на стыки меж деревянными брусками на полу. И не смела солгать. Её отец был нетерпим к лжи. И он был на короткой ноге с местным священником. Тот непременно в одном из приватных разговоров обмолвится, что Генрих распустил и избаловал свою старшую дочь.

Он был странно добродушен к старому торговцу, находил в нем брата по идеям. Оба считали, что люди должны жить в страхе и строгости, а то впадут в грех. А так же они были близки в мысли, что у Эдиты слишком остро язык, что не пристало для молодой девушки, а так же слишком непреклонный нрав.

– Простите меня, отец, —Эдита упала на колени.

Плечи дрожали от страха. Она сжимала в кулаках подол своего старого, пошарпанного платья. Волосы растрепались, выбились из аккуратной прически. Падали прядями на лицо, закрывая его. Эдита подумала, что похожа сейчас на девушку из местной легенды.

Бедняжке разбил сердце молодой мужчина, обещал жениться, но обманул. Та с горя прыгнула в реку, топясь. Эдита была рядом с Катериной у реки, когда бедняжку выловили.

На её лице были водоросли, а лицо бело-синее. Эдите казалось, что её собственные волосы сейчас напоминают те водоросли и она чувствовала, как кровь отхлынула от лица, делая его мертвенно-бледным.

Генрих рассерженно-разочарованно цыкнул языком. Подкинул в пламя камина полено, во все стороны брызнули рассерженные яркие искры.

– Несносная девчонка! – прошипел. – На тебя нет управы.

– Но, отец, – резко подняв голову, глядя в лицо Генриха, возразила. То было в тени и приходилось присматриваться, щуриться, —я не виновата ни в чем. Я лишь прошу…

– Замолчи, неразумное дитя! – гаркнул мужчина и девушка тут же вновь потупилась. Сжала подол платья до побелевших костяшек и прикусила губу. Перед глазами плясали яркие искры пламени камина, – ты ничего не знаешь о жизни. Как ты смеешь дерзить своему отцу? Иди в свою комнату. Ты остаешься без ужина. Не смей вставать с колен. Молись о прощении у Бога до самого рассвета. Не вставай с колен, пока не закричит первый петух. И радуйся, что я так милостив к тебе.

Эдита едва слышно ответила: «Да, отец». Поднялась на ноги, немного пошатнувшись. Не смела поднимать головы, чувствуя силу гнева своего отца. Было страшно и было больно от мысли, что она разочаровала его.

Что она, старший ребенок, который должен быть опорой, стал разочарованием.

Она должна была взять дом на свои плечи, как самая старшая, после смерти матери. Но все будто смирились с тем, что она бесполезна и бестолкова.

Под ногами Эдиты скрипнули половицы, когда она поднималась на второй этаж. Бросила короткий взгляд в мрачный коридор, уловив шепот. Тут же там зашуршало, будто мыши разбегались. Девушка ещё больше сгорбила спину и потопала в комнату быстрее. Сжала зубы и кулаки.

Знала, кто шептался – старая кухарка и молодая, но уродливая служанка.

Обе озлобленные и сварливые. Одна из-за своей одинокой и бедной старости, другая из-за уродства. Те были завсегдатаями смертных казней на главной площади. Не единожды говорили Генриху, чтобы тот водил своих дочерей на это зрелище, уверенные, что это поможет им осознать, что всегда придет возмездие. Думали, что наблюдение за муками преступников убережет их от преступного пути.