Ирина Критская - Три судьбы. Часть 2. Нежить

Луша снова села на лавку, заправила седые пряди под чёрный платок, сгорбилась, чтобы не так тянуло внутри и замелькала спицами – к Рождеству дочери шарф будет – белый, пушистый, как у снегурки. Шапка уж лежала спрятанная, вот только бы не нашла.

– Мам. Я что сказать тебе все хотела. Ты бы встряхнулась немного, волосы хной подкрасила, губы помадой, что ли. Знаешь, какую красивую в сельпо завезли? Алую. Тебе пойдёт. Ты же не старая ещё. Красивая.

Маша ластилась к матери молодой козочкой, но вдруг разом осеклась, встала перед Лушей на колени, положила руки ей на плечи, вытянувшись в струнку и свела брови так, что на гладкий лоб пересекла морщинка, а глаза вспыхнули, и в них кто-то зажег чёрный огонь.

– Сиди так. Молчи. Сейчас я.

Луша замерла, полностью потеряв волю, силы, она как будто превратилась в камень, или, скорее в губку – волглую, пористую, холодную. Но сразу, буквально через минуту, холод из груди начал исчезать, испаряться, так испаряются последние лужи на майском солнце, воздух ворвался в стесненную грудь, и дышать сразу стало легче. С глаз спала пелена, которая не давала ей нормально видеть мир последнее время, и она с ужасом посмотрела на дочь. Та все стояла на коленях, уставившись в одну точку, на ней лица не было. Бледные до синевы щеки, фиолетовые губы, запавшие глаза, скрюченные пальцы, вцепившиеся в лавку, ещё немного и упадёт, покатится на пол. Луша бросилась на кухню за водой, но когда вернулась, Маша уже стояла у окна и всматривалась в вечереющее небо.

– Мам. Я чуть поправила… там…внутри у тебя… Травы ещё свои заваришь. Лучше будет. Вот надолго ли, не знаю. К врачу бы сходила. Сердце все – таки, не шутки.

Луша близко – близко подошла к дочери, взяла её за подбородок, посмотрела в глаза.

– Ты вот этого, что сейчас делала, никому не показывай. Нежитью её называют!!! Сожгут заживо, не поморщатся. Я этих людей знаю. Помню…

Маша вскользь глянула на мать, чуть кивнула и стала натягивать шубку, сунула ноги в валенки.

– Ты куда?

– Да тут… в школу. Димке, новенькому надо помочь. С математикой у него не очень. Да и с химией…

Только что выпавший снег блестел за околицей, под огромной, серебристой луной, как будто кто-то щедрый рассыпал бриллианты. Маша всегда замирала, глядя на такую луну, она как будто протягивала к ней лучи – лесенку, и Маше казалось, что она однажды вспрыгнет на нижнюю ступеньку, а дальше её не остановить. Они с Димкой никак не могли расстаться, все рассказывали друг другу что-то, смеялись и грустили, понимая даже не каждое слово – букву, звук, мысль

– Маш. В твоих глазах отражается луна. Вот честно – в каждом по серебряной лунночке. Так красиво.

Маша молчала, смотрела на парня, и её маленькая ручка совсем согрелась в Димкиной здоровенной варежке.

– Лукерья. Ты дома? Зайду, нито, дело есть.

Луша стыдливо забрала распущенные, влажные пряди в пучок, накинула косынку, увидит Верка болтливая, что вдова волосы красит, по всей деревне разболтает, а народ злой. Луша уже пожалела, что поддалась дочери, позволила это безобразие, но уж больно радостно она взялась, сама купила краску, сама развела, усадила мать, долго возилась, промазывая каждый волосок – и пропала седина, снова зазолотились волны Лушиных волос, не таких густых, как раньше, но все равно, красивых. И вроде, как десять лет стёрли с её лица, чуть притушили острую боль в глазах, смягчили черты, успокоили. Маша довольно чмокнула Лушу в щеку, шепнула: «Сиди, суши. Я сама пойду скотину закрою, не переживай». И, мотнув чёрными змеями своих толстых кос, натянула Лушину старенькую шубку, намотала платок и выскочила на тёмный двор, лёгкая, как ласточка.

Луша, не одеваясь, прямо в платье и тапочках по свежему снежку добежала до калитки, распахнула её и обратно в сени, не королева гостья эта, сама войдёт. Но Верка вошла не одна, с ней вкатилась шариком Маринка, усталая после работы, но как всегда весёлая, светлая.

– Ты, Вер, заходи, я тут конфет принесла, чай будем пить. И дети сейчас прибегут, веселей будет. Луш, а ты что в платке, не заболела?

Луша махнула на шебутную сестричку, показала Верке на диван – садись. Та, отдуваясь, села, пыхтя стянула пуховую шаль, синей от мороза ладонью вытерла мокрые губы.

– Нет уж. С вашими дитями этими чудными чай пить что-то неохота, давайте лучше сами, до девичьи. Луш, по секрету бы..

Маринка понимающе кивнула, ушла на кухню. Верка наклонилась поближе, зашептала Луше прямо в лицо, обдавая запахом холодца и лука.