София Устинова - Враг мой - Сокол для Феникса

Как бы Тверд не гнал от себя безумные чувства, они неумолимо настигали.

Последний раз!

Сам себя убеждал, но вновь приходил в село.

Только взгляну и всё!

Но продолжал разговаривать с той, с кем не стоило даже рядом стоять!

Чуть-чуть…

В итоге уходил, когда уже вечерело…

Как бы мужской дух не был силён, он оказался слабее разумных доводов и желания плоти.

Княжич до последнего верил, что Маришка просто нравилась. Потому что одна из тех, кто ещё при его жизни младшим княжичем всегда тепло дарила, улыбки и смех.

И пусть девчонка не узнавала в нынешнем Ярополке младшего княжича Твердомира, она всё равно была собой и принимала его добротой и мягкостью.

Да возмужал, да заматерел… Богдан последние годы был ещё суровей и требовал почти невозможного. Тверду пришлось с могучими дубами сражаться. Тягать стволы исполинские. Голыми руками сражаться с лютым и крупным зверем.

Зубами и когтями сражаться за жизнь в чащобе с нечистью.

И потому из тощего отрока и жилистого парубка Тверд преобразился в высокого и крупного молодого мужчину. В воина. Охотника.

На лице его теперь были борода и усы. Пусть не такие густые и богатые как у Радомира, но всё же это следы мужественности и взрослости.

Волосы до плеч тяжёлыми светлыми прядями вились. Лишь по возвращению в хижину лесную княжич их подбирал на манер учителя, тугой веревкой на затылке стягивая, дабы не мешались. А в село, к Маришке являлся с распущенными – верёвку по голове оплетая, как местные.

– Маришка, – попытался невнятно образумить боярышню, но она не позволила, руку к губам его приложила:

– Нынче гости пожаловали важные. Батюшка будет очень занят. Нянька тоже… И Алёнке не до меня, – прижалась хрупким станом в потёмках хоромины, обвила пряным запахом, теплом.

Ещё что-то хотел было сказать Тверд, как подняла она на него свои глаза, обласкивая взглядом, и младший княжич уже был в силках дурмана.

Полные губы, налитые и дрожащие – манили, да так, что не удержался Твердомир и вкусил запретный плод. Осторожно, мягко, чуть придержав за талию трепещущую боярышню. Сам не понял ощущение, потерялся… покуда его губ не коснулся стон разочарования Маришки. Вот тут зверь внутри взбунтовался. И тогда припал княжич к приоткрытому рту с большим жаром. Теперь поглощал, давил, мял. Упивался и глотал.

Маришка была необычайно вкусной и податливой.

Сладкой, как мед.

Твердь любил сладкое! Потому углубил поцелуй до сумасшествия и позволил телу то, чего лишал себя в отношении Маришки до сего момента. Плоть вмиг налилась и требовала разрядки. В груди заходилось неистовое сердце. А в голове лишь билась отчаянная мысль: «Взять! Сделать своей!»

Руки ужа давно жили сами по себе и исследовали девичьи округлости.

Маришка не противилась – ластилась, дрожала, стонала. И когда терпеть стало невмоготу, Тверд крутанулся и припечатал боярышню к стене. Жадно припал к её тонкой шее. Ненасытно целовал, пробовал языком, изучал, одной рукой сминая полную налитую грудь с острым соском, что так и просился в рот, а второй ловко задрал подол и сдавил мягкие ягодицы, к себе придвигая. Протиснулся меж стройных ног, и пока приспускал с себя штаны, освобождая окаменевшую плоть, коленкой придерживал совсем ослабевшее от его ласк девичье тело.

Ни на миг в этот раз не остановился. Ворвался в узкое лоно одним толчком. А сорвав болезненный «ох» с припухших, нацелованных губ, чуть обождал, пока привыкнет к нему внутри. Только Маришка расслабилась и вновь потянулась за лаской, насадил на себя крепче, а потом продолжил толкаться, проникая глубже в тесную влажность.

Маришка всхлипывала от каждого толчка. Одной рукой зарылась в его длинные волосы и стиснула в кулак, а другой комкала рубаху на мощном плече.

Тверд терялся в ощущениях, тонул. Сам не понимая, что с ним происходило, наращивал темп, напрочь забыв, что может причинить боль, и впитывая каждую жаркую волну, что подводила к долгожданной черте выплеска похоти. Уже на пике, прочувствовал, как сжалось лоно вокруг его ствола – прогнулась Маришка, ёрзая по стене, да так крепко вцепилась в его спину, что стегнула мимолётно боль от её когтей. Напряглась, став невозможно узкой и обмякла с протяжным стоном.

Тверд ещё качнулся пару раз, вбиваясь глубже, и извергся в боярышню. И так хорошо было… что впервые понравилось, когда девица отвечала с таким же пылом и страстью.

Надсадно пыхтя, Тверд дышал в макушку и слушал, как всхлипывала боярышня. Когда стало не по себе, шелохнулся: