Елена Яворская - Госпожа

– Было время, когда господин Атерион де Клайнор считался лучшим из лучших философов. Философия – занятие, воистину достойное Высшего. Ты ведь и сама так считаешь, верно, дочь? А все дамы при дворе, от самых юных до самых пожилых, зачитывались его романами…

– Меня перестали интересовать романы, отец.

– Признаться, я и сам небольшой поклонник изящных искусств. И при этом ценю в Атерионе собеседника… Да, кстати, я предложил ему погостить у нас еще неделю. Будь любезна, покажи ему имение. Он так восторгался нашим садом… думаю, что и охотничьи угодья его не разочаруют.

Вирита обреченно вздохнула и, выйдя на балкон, приказала Эрну:

– Седлай коней. Сегодня – еще и Бабочку. Для нашего гостя.

Пустив своего коня бок о бок с конем Вириты, признанный философ и автор дамских романов принялся взахлеб рассуждать о страстях человеческих. Он говорил о том, как зарождается страсть, как она зреет, как ищет выход в поступках и как, в свою очередь, порождает новую страсть. Быстро увлекся – и даже не заметил, что увлечь Вириту так и не сумел. Говорил о сути страсти, а Вирита улавливала иную суть: дядюшке Атериону не собеседник нужен, а слушатель.

Вирита украдкой оглянулась на Эрна – он подъехал ближе, чем обычно позволял себе. Она не сомневалась: он слышит. И почти не сомневалась: на его лице промелькнула улыбка, странная улыбка – снисходительно-ироничная, адресованная философу. А другая была для госпожи. Заговорщическая.

Вирита знала: она и на этот раз простит рабу дерзость.

Нелепая мысль: Эрн достоин того, чтобы ему прощена была любая дерзость…

– Ох, поскорей бы уже свадьба! Госпожа уедет… и мы уедем тоже. Вместе, Эрн! Представляешь, вместе! – Идма сияла. – Наша кухарка раньше в Восточном жила, говорит, там надсмотрщики добрей… ну, господа-то редко бывают, вот и поспокойнее там… Эрн, ты меня слушаешь? Почему ты все время молчишь?

– Слушаю. Мне нравится слушать тебя, Идма…

– Нет, ты, наверное, думаешь, что я ужасно глупая, да, Эрн? Это ты у нас…

– Что я? – Эрн невесело усмехнулся.

– Ты очень умный, Эрн. Я давно знаю… – Идма понизила голос, – что ты книжки читаешь… прямо как наша госпожа… Эрн, а это правда, что если прочесть много-много книг, то можно…

– Что, Идма?

– Можно стать таким же, как свободные господа? – еле слышно закончила Идма.

– Правда, – твердо ответил Эрн.

– Наверное, поэтому нам не дозволяют учиться читать… да, Эрн? Ты такой смелый… ты… Эрн, почему ты смотришь на меня… так…

– Ты необыкновенная, Идма. Ты ничуть не хуже нашей госпожи, а может, и лучше.

Идма охнула, спрятала вмиг раскрасневшееся лицо в ладошках. Ей было страшно слушать Эрна – и радостно, так радостно!

– Эрн… О, Эрн!..

Эрн обнял ее за плечи – как тогда, у реки.

– Идма…

– Идма, где ты бродишь, бестолковая? – завопили из распахнутого окна. – Старшая кухарка зовет!

– Бегу! – девушка проворно вскочила на ноги. – Эрн… Я сегодня, наверное…

– Ступай, Идма. Сейчас нам нельзя вызывать неудовольствие. Чье бы то ни было – нельзя.

Эрн прилег, закрыл глаза. Он всегда любил лежать и слушать, как рядом вздыхают и переступают с ноги на ногу лошади. Под эти звуки он обычно и размышлял, и засыпал.

Но что это? Где-то рядом поют… Странные голоса. Обычно так поют надсмотрщики, вдоволь напробовавшись молодого вина. Только вот… Один из голосов очень уж напоминает голос господина. Быть не может, ведь господин неизменно строг к себе и никогда не сделает ничего вопреки чести Высшего. Невозможно вообразить, что он напьется и примется орать дурным голосом фривольную уличную песенку!

Эрн рассмеялся: права госпожа, он стал дерзким. Дерзким в словах, а уж сколь дерзким в мыслях, госпожа и не подозревает.

И вдруг понял: надо повидать Учителя. Сегодня же. Ведь кто знает…

– Должно быть, мы теперь долго не увидимся, Учитель. На днях меня отправляют в Восточное имение.

– За какую такую провинность? Должно быть ты, гадкий мальчишка, недостаточно низко кланялся и недостаточно покорно твердил «да, госпожа», «нет, госпожа», «как прикажете, госпожа»?

– Не смейтесь надо мной! Хотя бы сегодня – не надо.

– Думаешь, пожалею? – жестко спросил Учитель. – Не думай. Я не умею жалеть. За помощью – приходи. А за жалостью – это уж извини.

– Помощь? – вскинулся Эрн. – Вижу я, как вы мне помогаете. Насмешки, высокомерие – вот и все…

– А ты не допускаешь, что это ты раньше ставил себя так низко, что и помыслить не смел, что я с тобой высокомерен? Ты и слов-то таких, насколько я помню, не знал. Зато теперь – умник, ну умник! Ученый раб, который, стоя на коленях, рассуждает о бесчеловечности рабства. Знаешь, я нахожу это забавным. А ты-то сам? Неужели нет? Мой бедный мальчик, у тебя совсем нет чувства юмора!