Ахим Арним - Майорат

Так, вдвоем, и спустились они в переулок, и Лейтенант только что не тащил Майоратс-херра за руку, последний же никак не мог совладать с охватившим его трепетом; ему казалось, что высокие нелепые здешние дома вылеплены из папье-маше, а люди подвешены на ниточках, словно марионетки, и движутся согласно медленному ходу гигантского солнечного вала. Время было позднее, и евреи с Юденгассе закрывали уже свои лавки, убирали мусор, подсчитывали выручку; Майоратс-херр шел как в чаду, ослепший и оглохший, и никак не мог отважиться поднять, наконец, глаза.

«Сюда, сюда!» — крикнул Лейтенант, и Майоратс-херр хотел уже было переступить порог, как вдруг увидел в лавке вместо Эстер безобразную старую еврейку с орлиным носом, с глазами как карбункулы, с кожею цвета копченой гусиной грудинки и с бургомистерским, право, животом. Выскочив ему навстречу, она тут же принялась расхваливать ему свой товар, зазывать его в лавку, она-де покажет ему все самое прекрасное, что только есть на свете, даже если он ничего и не купит, все равно, для такого славного молодого господина и постараться не жалко! — Он хотел уже было и впрямь зайти, но тут Лейтенант ухватил его за рукав и зашептал на ухо: «Сюда, в другую лавку, прекрасная Эстер здесь!» Майоратс-херр повернулся в дверях и объяснил извиняющимся тоном: он-де ничего покупать не собирался, он только заглянул на секунду — нет ли часом в углу театральной афиши; и с этими словами направился к соседней лавке.

Но от старухи не так-то легко было отделаться. Она крикнула ему вслед: «Молодой господин! афиша висит в другой совсем стороне, вон там, на углу, да и в лавке у меня, если поискать, глядишь, найдется! Заходите, заходите ко мне, есть у меня афиша — с испанскими наездниками!» Майоратс-херр смутился, обернулся, да так и застыл в испуге, ибо у еврейки на голове сидел черный ворон.

Между тем Лейтенант успел уже завязать беседу с Эстер и объяснить ей — даже и без фамильярности — цель их визита. Он втащил и Майоратс-херра за собою в лавку, но тут позади них раздалось воронье совершенно карканье. Мешая исковерканный немецкий с иудейской бранью, старуха честила на чем свет стоит свою несчастную дочь — она-де распутница, и заманивает в лавчонку свою христиан, и собственную мать готова оставить без гроша, и да будет проклята она, и все муки ада пусть станут ей достойным воздаянием. В конце концов, хоть воздух был и теплый, у нее, как зимой, перехватило дыхание; она пыталась втравить в затеянную свару двух проходящих мимо подмастерьев, и обещала им за это пирог, но безуспешно. Эстер покраснела от стыда, однако же ни слова в ответ не сказала.

Наконец, в старухину лавку зашел покупатель — и она исчезла. Майоратс-херр спросил тут же, кто эта старая женщина с вороном на голове. «Моя мачеха, — ответила Эстер, — а за ворона вы, должно быть, приняли ее черный платок — так уж она его повязывает — и впрямь похоже». Голос ее, теперь, когда он звучал совсем близко, показался Майоратс-херру до жути знакомым; и сходство с покойницей-матушкой стало еще сильней. Эстер была на вид совсем еще дитя, но детской свежести в ней не было: нежная, едва не прозрачная кожа, красиво очерченные губы нездорового бледно-матового тона; яркий свет ей явно был в тягость — она невольно прикрывала от света глаза, как цветы складывают к вечеру вокруг чашечки лепестки. Пока она разматывала ловко штуку шелка, Лейтенант все пытался утешить ее, весьма, к слову сказать, неуклюже — выражая надежду, что мать ее, по всему видать, долго не протянет.

«Нет-нет, зачем вы так говорите, пусть живет долго, — отвечала ему добрая девушка, — у нее ведь и кроме меня есть дети, и ей приходится заботиться о них. Как знать, кому суждено первому испить горькую каплю ангела смерти. Бог мой, я что-то сама сегодня не своя». Майоратс-херр тем временем, казалось, не только увидел воочию полет ангела смерти, но и услышал шум крыльев: «Как страшно свистят его крылья, и ветер — прямо в лицо». Эстер метнулась тут же к задней двери, извинилась и мигом ее захлопнула: младший братишка оставил дверь открытой, вот и сквозит.

Ткань Майоратс-херру пришлась по вкусу, вот только нужного оттенка в лавке не оказалось. Эстер тут же побежала к мачехе, в соседнюю лавку, и та, как ни в чем не бывало, принесла желаемое — мигом, и с ласковой улыбкой на лице. Лейтенанту явно не терпелось поторговаться, но Майоратс-херр сразу заплатил столько, сколько спросили. Эстер вернула ему несколько талеров, он явно дал лишнего; и тут же мачеха ее снова принялась браниться, на сей раз исключительно по-иудейски. Эстер уже опустила было глаза, готовая все и вся снести, но тут Лейтенант вдруг тоже бойко заговорил по-иудейски; старуха, ошарашенная столь неожиданной атакой, мигом оставила поле боя и, как улитка, забилась в свой домик. Эстер, однако, лейтенантова протекция причинила, по всей видимости, боль куда большую, нежели мачехина брань, и Майоратс-херр, щадя ее, потащил Кузена, приготовившегося было возгласить викторию, за собой из лавки прочь, причем последний не забыл все же сунуть подмышку купленный отрез шелка.