Кирстен Уайт - Хаос звезд

— Не ешь его, не ешь его, не ешь его. — Я зажмуриваю глаза и думаю о тех временах, когда ребёнком я играла между её ног, о тех пикниках, что устраивала здесь, прислонившись к её сильным бегемотовым ногам, цветах пустыни, которые я приносила ей. Неужели она не узнаёт меня?

Голос, такой же старый и голодный, как время, звенит в моей голове. «Теперь это не твоё сердце. Я пожираю неверные сердца».

Я сжимаю закрытые глаза так крепко, что становится больно. Моё сердце — камень. Моё сердце — пустыня. Моё сердце — горизонт, протянувшийся в вечность, оно — песок, небо и пустое прекрасное совершенство.

«Неверное сердце», так она провозгласила, и я чувствую тёплое, липкое дыхание смерти. И я не хочу умирать, и будет больно, и без сердца я не смогу быть полной в подземелье, и неважно, что сделает мой отец.

— Айседора! — Голос Рио отскакивает от стен, и моё сердце подпрыгивает от того, что он зовёт меня. Он здесь, но он не найдёт этот зал в лабиринте гробниц, поэтому он будет в безопасности и сможет помочь маме после моей смерти. Вздохнув от облегчения, я держусь за своё имя, сказанное Орионом, держусь за яркую прочную надежду, что мои звезды создали человека, наполняющего меня.

«Вот твоя правда». Её смех — смесь рычания льва, рёва бегемот и крокодильего шипения проносится через мою голову. Я в шоке открываю глаза, а она сидит на своих бегемотовых корточках.

— Ты не будешь меня есть?

Она зевает, и от нового вида зубов, чуть не вырвавших из меня нынешнюю жизнь и загробную, я спешу выбраться из зала и сразу врезаюсь в Рио.

— Айседора! Там? — Он смотрит в сторону тронного зала.

— Нет! Она съест твоё… — я делаю паузу, потом закатываю глаза. — Хотя ты, по всей видимости, будешь в порядке. Здесь нет мамы. Обратно наверх!

Я бегу по извивающемуся коридору и вбегаю по лестнице, перескакивая через три ступени за раз.

— Остерегайся Анубиса и Нефтиду!

— Я думал Хаткор. — Он пыхтит позади, когда мы добираемся до главной прихожей.

— Нет! Только… чёрные волосы, не беременна, скрытое зло.

— Понял!

С лестницы позади нас раздаётся рычание. Я поворачиваюсь и вижу Анубиса, несущегося вверх по лестнице за нами в след. Должно быть, он был в одной из соседних гробниц. Рио захлопывает дверь и подпирает её собой, упираясь одной ногой в стену под углом.

— Беги! Я держу!

— Не давай ему касаться тебя! Беги, когда он прорвётся! — Я бегу по коридору, со всей силы толкаю плечом тяжёлую деревянную мамину дверь, и врываюсь в её спальню.

С одного взгляда я вижу всё. Моего отца у постели матери, такого спокойного и держащего её за руку. Мою мать в постели, её поднятые колени очерчиваются под белой простынёй, её лицо, раскрасневшееся и потное. И Нефтиду, склонившуюся в углу над покрытой плетёной корзиной в углу.

Наши глаза встречаются. Её взгляд наполнен тысячелетней злобой. Она хватает корзинку, срывает с неё крышку и вытряхивает корзину в сторону мамы, выбрасывая в воздух длинного золотого змея-демона.

— Нет! — Кричу я и бросаюсь к передней части кровати с поднятыми руками.

Змей с извивающимся в спирали телом и обнажёнными клыками падает вниз.

На моё запястье.

Что отличало древних египтян — это то, что они были очень умными. Они додумались до многих вещей веками раньше, чем кто-либо из их современников. Они воздвигли памятники, которые до сих пор стоят и продолжают удивлять всех, кто видел их. Их искусство не перестаёт очаровывать спустя поколения. Их религия была сложной, и развивались вместе с ними. Но иногда они были настолько погружены в процесс изучения и подготовки к загробной жизни, что у них просто не получалось жить. Смерть так сильно маячила в их сознании, что они не могли видеть ничего, кроме этой финальной загадки, этого последнего аспекта жизни, который они не могли постичь, а значит — и контролировать. Боязнь смерти может стать такой сильной, что может мешать нам жить. Жизнь и перерождение. Хаос и порядок. Жизнь и смерть. Баланс.

Время ускользает из своего постоянного, вечного течения, замедляясь подобно свисту моего сердца.

Змей, ядовитый настолько, что способен убить бога, обхватывает своими челюстями моё запястье. Почему же мне не больно? Должно же.

В этот момент я понимаю, что его ядовитые клыки не вонзились в кожу, один клык попадает в нефритового жука-скарабея на моём браслете и застревает там. Широкое золото браслета не даёт свободному клыку дотянуться до кожи. Я не умру! Я не умру!