Владимир Власов - Учитель Краб

Когда мы вышли на тихую улочку, Краб заметил:

– Ты не представляешь, как я мечтал пожить в таком доме.

В это время мы уже перешли с ним на «ты".

– Мне кажется, что я когда-то жил здесь, но, разумеется, и дом, и хозяйку я увидел сегодня впервые.

– Так бывает, – ответил я, – иногда новое кажется давно забытым старым.

Вдруг он меня спросил:

– Ты обратил внимание на небольшую картинку, висящую на стене сразу же за дверью?

По правде сказать, я совсем не заметил никакой картины в комнате наверху.

– На той акварели изображен вход в железнодорожный туннель на берегу озера. Странно, я никогда не видел этой картины, но этот простенький пейзаж постоянно возникал и раньше в моем воображении. Неудивительно, что ты не заметил картины, потому что она была закрыта дверью. Но, когда я только входил в эту комнату, мне показалось: что-то скрывается за дверью. Я даже решил про себя, что это – картина. Осматривая комнату, я как бы невзначай заглянул за дверь и увидел то, что хотел. Ты можешь не верить, я сам мало верю в ясновидение.

Мне это показалось какой-то мистикой, и я заподозрил, что Краб попросту разыгрывает меня. Тоже мне, чудотворная икона! Картонка, размалеванная красками. Вероятно, это было одно из начальных проявлений странностей Краба.

На следующий день я помог Крабу перебраться на новую квартиру. Когда я наблюдал, как он распаковывает свои чемоданы на новом месте, то заметил у него много книг на латинском и итальянском языках с множеством бумажных закладок. Среди книг по литературе и философии изрядную часть составляли произведения итальянских писателей и сочинения древнеримских мыслителей. Я взял одну из них в руки. Судя по потрепанной обложке, опус Тита Лукреция Кара «О природе вещей» пользовался у хозяина особым вниманием.

Краб, заметив мой интерес к его книгам, улыбнулся и, хлопнув ладонью по пыльной стопке, заметил:

– Дом, в котором нет книги, подобен телу, лишенному души.

При этом облачко пыли, выбитое из кипы фолиантов и похожее на душу, покинувшую тело покойного, повисло в воздухе, а затем медленно стало опускаться в косых лучах солнца, проникших в комнату сквозь мозаичные стекла чердачного окна.

– Хорошо сказано, – похвалил я.

– Это не мои слова, Цицерона, – и Краб показал томик сочинений знаменитого оратора.

Я впервые пожалел, что не знаю латынь.

Мне показалось, что Краб по-особому относится к своим книгам, как к вполне одушевленным предметам. Возможно, что для него эти книги являлись истинными друзьями и собеседниками. У него имелись оригинальные точки зрения на книги и литературу. Так, вытащив из стопы сочинение Джакомо Леопарди, Краб заметил:

– Этот писатель полагал, что всякую книгу, если она не учебник, начинают изучать только тогда, когда она становится классической. А Полибий серьезно думал, что среди современных авторов всегда будет немало таких, которые по своей остроте наблюдений и полезности выводов уходят намного дальше великих классиков. И следует обращать внимание не на имя писателя, а на содержание его книги. Однако, как замечает тот же Леопарди, легче посредственной книге произвести шум, если автор уже достиг популярности, чем начинающему автору добиться популярности посредством превосходной книги.

– Отчего же так получается?

– Я думаю, что в этом сказывается инерция нашего мышления. От природы мы все консерваторы, мы привыкли жить в определенной атмосфере, блюсти свое жизненное кредо, охраняя его от вторжения всего чуждого нашему духу. Мы отдаемся течению жизни и довольны этим. Мало кому нравится плыть вперед, если плыть по течению, устанешь, а если против – быстрина легко поглотит. Вероятно, поэтому, чтобы жить в этой жизни, нужно перестать думать. То есть не то, чтобы вообще не думать, а так, лениво думать согласно со временем.

Позже я заметил, что Краб обладал изумительной памятью. На любой случай жизни он приводил соответствующее высказывание какого-либо мыслителя. Я также заметил, что иногда он прибегал к манипуляции, когда это было ему нужно, и словами великих людей говорил совсем противоположные истины. В этом скрывалась еще одна его загадка, секрет антиномии его души.

Однако общение с ним доставляло мне особое удовольствие, и самыми лучшими часами моей студенческой жизни были часы, проведенные с ним в беседах. После занятий меня, как магнитом, тянуло к этому отшельнику, но иногда у меня возникало опасение, не становлюсь ли я слишком назойливым с моими частыми визитами. Однажды я пропустил четыре вечера, провел их скучно и бестолково в общежитии. Краб, встретив меня в университете, остановил в коридоре и спросил: