Елена Ромашова - Sabbatum. Химеры

– Опять кого-то притащила! – злобно ворчит бабушка, кидая в мою сторону колкие враждебные взгляды. – Тащит и тащит, прям сердобольная! А бабке помочь не хочет.

– Сейчас помогу. – Эту песню о том, какая я «сердобольная», «юродивая, таскающая всякую живность в дом», «а у этих тварей вши, блохи и зараза», что мы с сестрой «не помогаем, лодырничаем, как барыни», каждый раз слышу, стоит мне принести на побывку какую-нибудь больную птицу или зверька. Сегодня я нашла воробья с поломанным крылом и поврежденной лапой, беднягу сшибла машина на трассе.

– Может, Анька у нас станет ветеринаром, зря ты так на нее, – заступается Варя, сидя на кровати и занимаясь другой реставрацией: чинит свой халат, который потерял не просто товарный вид, но и кучу пуговиц, став щербатым и бесполезным.

Воробей дышит часто, мягко и пушисто. Люблю, когда природа беспомощна, она становится подобна эксклюзивной игрушке, вот только ее сломать легко, и последствия будут более ощутимые, потому что это жизнь. Жизнь, которая дышит мягко и пушисто.

– Ветеринаром она станет… Мне ждать некогда! – Бабушка с грохотом ставит лейку в угол. Затем, кряхтя и шаркая по полу, идет к умывальнику и шумно начинает умываться. – Вон, слыхали? – говорит она, когда прерывается на вдохи, стараясь, чтобы вода не затекала в рот. А мне слышно, как шершавые бабушкины руки трутся о ее морщинистое лицо. И вода льется, звенит, падая в железную раковину при каждом погружении бабушкиных ладоней. – У Скворчихи все куры подохли! Представляете? Все куры разом!

– Наверное, лиса передушила, – я кошусь в сторону Вари, которая делает вид, что ее это не касается.

– Угу, чупакабра, – Варька перекусывает зубами нитку у пришитой пуговицы. Нить лопается с неприятным щелчком. Именно в этот момент я кидаю в нее своим тапком. Тот не долетает и с мягким шлепком падает у ног сестры. Варя выпучивает глаза, мол, ты чего? Я же, поджав губы и сощурив глаза, пытаюсь донести мимикой, чтобы она промолчала в такой момент. Бабушка, умывшись тем временем, даже не заметила маленькую баталию за ее спиной и продолжила:

– Верно вам, девки, говорю, нечистая завелась в Вяземке. Ведь только подумайте: все куры передушены, все – и ни одной не пропало! Так лисы не делают. Они, может, и передушат пару, но и съедят некоторых, а тут все тушки целехонькие, будто их всех разом подкосило.

– Ой, бабушка, может, болезнь какая, чего сразу нечистая? – Варя все-таки прислушивается ко мне как к своей совести и пытается успокоить бабушку.

– Я тебе говорю, дурная, у всех шеи переломлены! Какая же это болезнь? Сколько лет живу, ты думаешь, хворь от переломанного хребта не отличу? Нечистая тут! – и крестится на икону с благоговейным ужасом, не осознавая, что настоящая «нечистая» сидит сейчас на кровати и чешет голову, пытаясь вытащить какие-то соринки из волос. Мы с сестрой грязные; оно всегда так бывает, когда приезжаем на лето к бабушке. Здесь принимать ванну дорого да и особо не надо: в речке искупаешься – и вот ты чистый. На ночь лишь ноги помыть или ополоснуться, так это дело тоже не требует затрат электричества: стоишь себе в тазике, сестра тебя поливает сверху из ковшика водой, за день нагревшейся в бочке на солнце.

Вяземка – обычная русская деревня: газ, вода проведены, на большие блага цивилизации денег нет. Да и ладно: рядом проведена трасса, можно доехать до города. Обходимся, выживаем. Бабушка, например, топит баню, а зимой у нее есть нормальный душ. Это летом все жители Вяземки превращаются в дикарей. Будто солнце, как наркотик, впрыскивается тебе в вены, и ты становишься очень близок к природе в своей простоте и неприхотливости.

Бабушка продолжает бурчать, поочередно то крестясь, то убивая залетевших мух свернутой газетой.

– Конечно, в деревне церквы-то нет! Как разрушили бесы окаянные, так деревня и потеряла божью защиту. Вот и завелось у нас.

«Бесы» – это она про советский период, когда при коллективизации церковь передали в сельхоз под амбар, все снеся там внутри. СССР рухнул почти двадцать лет назад, но вяземская церковь рухнула раньше, оставив скелет буро-кирпичных сводов на радость молодежи, которая любит там лазить и тусить.

Пока бабушка бурчит про нечистую силу, я глажу воробьишку, который лежит без сознания, но дышит. Это я не отпускаю его, передаю свои силы, чтобы жил, и осторожно начинаю посылать токи в хрупкие косточки крыла, чтобы срослись. Затем принимаюсь за его лапку, чувствуя, что энергия уже свободно проходит по крылу. Значит, залечилось. Бабушка шумно покидает комнату, сказав, чтобы мы прекращали и накрывали на стол: обедать пора.