Борис Алексеев - Испанская одиссея

Меня посетило знакомое с детства чувство незащищённости перед силой природы. Оно заставило замереть и вжаться в лавку. Видимо, это было смешно, ведь я походил на таракана, застигнутого врасплох включённой на кухне лампочкой. Затем всё стихло.

Детство… Помню, отец частенько брал меня с собой в море. Он уже не рыбачил, но любил выходить в море с друзьями и, тряхнув стариной, затралить тунца или косячок дорадо. «Человеку без моря нельзя,– говорил отец,– пока берег не увидишь со стороны, себя не понять». А тут непогода. Волна вперехлёст, того и гляди, баркас перевернётся – что тогда? Я путаюсь от страха у отца под ногами, поглядываю на рыбарей. А они стоят, смотрят друг на дружку да посмеиваются. Выпьют по чарке и по местам. «Навались! – кричит старшой.– К повороту оверштаг приготовиться!..»

Мой испуг прервал хриплый человеческий голос.

– Эй, челнок,– крикнул огромный матрос с рыжей копной вьющихся до плеч волос,– тебя кличет хозяин.

Матрос возвышался над кормовой поперечиной, будто снившееся минуту назад морское чудище. Его огромные плечи загораживали собой полнеба. В контражуре лунного света матрос казался если не чудищем, то реальным гомеровским циклопом. Более всего меня задели его слова про какого-то хозяина.

«Хозяин? Какой ещё хозяин?» – ворчнул я, приподнимая голову. При этом почувствовал, как приободрилось моё сознание – наконец обо мне вспомнили!

Качаясь из стороны в сторону, цепляясь за канаты и выступы судового оборудования, я побрёл к капитанской рубке. Не без труда добрался до металлической двери. Она была распахнута настежь и отчаянно болталась, сообразно общей качке. Обхватив руками овальную притолоку, я несколько раз для приличия постучал кулаком по сводчатому проёму и, не ожидая ответа (за грохотом волн всё равно никто бы ничего не услышал), переступил порог крохотного, уставленного приборами помещения.

Старик в повелительном тоне беседовал с капитаном о предстоящих морских передвижениях. Оба стояли ко мне спиной. Через минуту кэп обернулся и кивком головы приветствовал меня. Старик, не оглядываясь, проворчал:

– Кого там носит?

Неожиданно для самого себя я ответил:

– Хозяин, ты звал меня.

В ответ старик ухмыльнулся и прошамкал съеденной нижней челюстью:

– Ну-ну.

Шестое чувство подсказало мне, что этим «ну- ну» я только что зачислен в судовую команду.

– Эй, парень, рулить умеешь? – рассмеялся кэп.– Нет? Ну и лады, держи румпель прямо на волну и не сс…

Меня подмывало съёрничать и высказать витиеватую благодарность кэпу «за оказанную честь», но он уже отвернулся и продолжил разговор со стариком, который, видно по всему, был хозяином яхты.

Часа через полтора вкруг капитанской рубки собралась в полном составе команда. Кроме старика, кэпа и рыжего матроса ещё пять на вид отпетых морских волков в рваных просоленных тельняшках замыкали довольно пёстрое корабельное сообщество.

– Как зовут? – спросил меня кэп, стоя за спиной хозяина, развалившегося на единственном судовом стуле, привинченном к крепёжным вертикалям рубки.

– Огюст,– ответил я.

– Ага, тёзка, значит,– прошепелявил старик, и все в рубке уставились на меня,– ты шёл за мной – зачем?

– Просто,– ответил я, не зная, что следует к этому прибавить.

– Просто? – он усмехнулся.– Просто ничего не бывает. Я вёл тебя, мальчик.

Рыжий матрос поднёс старику кальян. Тот сделал затяжку, закрыл глаза и, казалось, отключился от происходящего.

– Это мои товарищи,– продолжил он через пару минут, указывая рукой на собравшихся вокруг матросов,– они свидетели моей долгой жизни.

Старик откашлялся.

– По глазам вижу, тебе не терпится узнать: какова твоя роль в этом странном спектакле на водах? – старик ещё раз и как-то особенно печально усмехнулся.– Потерпи, дружок, скоро всё узнаешь. А теперь спать. Вахтенные – Филипп и Васса.

Из рубки я выходил последним. Переступая металлический порожек, почувствовал спиной взгляд старика и невольно задержал шаг, затем услышал его голос:

– Постой, Огюст!

Я с готовностью обернулся.

– Подойди, мой мальчик,– тихо, одними глазами сказал старик.

Он смотрел на меня, и в его взгляде не было черноты – только глубина, и только жёлтые старческие белки поблёскивали в сиреневой тине глазниц, как две перламутровые жемчужины.

Вдруг я увидел (или мне почудилось), что старик… будто раздваивается, отслаивается от самого себя! Вспомнился ролик про то, как змея сбрасывает кожу. Его крутили нам на уроке зоологии. «Какая хрень!» – думал я тогда, с отвращением наблюдая за актом обновления. Теперь же я видел эту зоологическую метаморфозу применительно к человеку. Бред!