Дженнифер Арментраут - Аполлион

Арес знал.

Сет знал.

Стыд и что-то темное поднялось во мне, оно скручивало и душило меня как сорняк.

Я молила о смерти.

Я. Алекс. Всемогущий Аполлион. Девушка, которая получив нокдаун, прыгала назад и просила еще. Я готовилась стать Стражем, воином, который игнорирует страх. Я знала, что такое боль до этого, как физически, так и психологически. Я даже ожидала ее.

Но Арес сломал меня.

Чувство беззащитности пронзило меня. Чувствуя слабость, я натянула мягкое одеяло до груди. Боги, я чувствовала… я чувствовала проблему своей кожей. Что подумает Айден, когда узнает? Он бы никогда не стал умолять как я — о, Боги, а вдруг, в действительности, с Айденом не все в порядке? Что, если Аполлон солгал?

Я начала сбрасывать одеяло, но остановилась. Нерешительность ударила меня. Что я собиралась делать? Куда я собиралась пойти, чтобы требовать ответы? Моя рука сжала одеяло, когда я подумала, что собираюсь испортить тяжелую работу Асклепия.

Я не могла двигаться.

Я застыла от… от чего? Страх. Отчаяние. Стыд. Замешательство. Беспокойство. Сто, или около того, эмоций нахлынули на меня как Ф-5 торнадо. Мое дыхание стало болезненно прерывистым. Давление появилось из ниоткуда, подавляя мою еще слабую грудь. Я чувствовала себя в миллион раз хуже, чем после Галтинбурга.

Я не могла дышать.

Образы боя в кабинете Декана всплыли в моей памяти, как испорченный фотоальбом. Мои маневры, которые всегда опаздывали. Удары и выпады, которые ни разу не достигли цели. Как меня подняли и отбросили, будто я была ничем иным, как мешком риса. Сломанный позвоночник и потом все остальные кости, а затем нож…

Звук стука в дверь Айдена и Маркуса, отчаянно пытавшихся войти, преследовал меня. Так много воспоминаний о том, как Арес надирал мне задницу непрерывным натиском какая-не-впечатляющая-я-на самом-деле-была, всплывали в памяти. Как я могла думать, что смогу противостоять Аресу? Никто из нас не мог.

И я умоляла о смерти.

Я не могла дышать.

Давление снова сдавило мою грудь, я сбросила одеяло и прижала руки к моей липкой коже. Я свалилась с кровати, упав на гранитный пол и прижавшись к нему лбом. Прохладный пол, казалось, помогал, как в ночь, когда я прекратила принимать напиток.

Я не знала, сколько я оставалась в этом положении — минуты или часы — но у пола была эта чудесная способность. Глубоко внутри костей я чувствовала измождение, которое может чувствовать воин в конце финальной битвы, готовый слиться со своим мечом и исчезнуть в вечности.

Где-то в комнате открылась дверь, скрежеща по мрамору. Я не подняла головы, ни попыталась сесть, я знала, как я выгляжу для того, кто смотрел на меня — как собака, забившаяся в угол. Это была я.

— Лекси?

Мое сердце остановилось.

— Лекси? О, мой Бог, детка.

Я снова застыла, слишком боясь посмотреть и обнаружить, что голос, на самом деле, принадлежит не моей маме, что это какая-то запутанная иллюзия. Другой вид давления ударил меня в грудь. Росла хрупкая надежда.

Теплые руки мягко заключили меня в до боли знакомые объятья. Прерывисто вздыхая, я уловила ее запах — ее запах. Ваниль.

Подняв голову, я посмотрела сквозь пряди волос и перестала дышать, и потеряла способность сформировать связную мысль.

— Мама?

Она улыбнулась, скользя руками по моим щекам. Это была она — овал лица, кожа чуть темнее моей, губы расплылись в улыбке и светло-зеленые глаза. Она смотрела на меня так, как смотрела в последний раз в Майами, перед нападением демона, изменившим ее в жаждущего эфир монстра, до тех пор, как я убила ее.

Я сжалась, не могла дышать, не могла думать, не могла ничего видеть, кроме нее.

— Детка это я, это, правда, я.

Ее голос был таким, каким я его помнила — мягким и мелодичным.

— Я здесь.

Я смотрела на нее, пока ее красивое лицо не начало расплываться. Часть меня не могла принять это — этот подарок — потому, что, если это было нереально, это было слишком жестоко. Духи, охраняющие врата в Подземный мир уже одурачили меня.

Но ее руки были теплыми, а глаза были полны слез. Она пахла как она, и голос звучал как у нее. Даже темные волосы падали волнами на ее плечи, как раньше.

Она опустилась на колени и наклонилась вперед, она прижалась своим лбом к моему. Её голос сжимался от слез.

— Ты помнишь, что я сказала тебе в ту ночь?

Я приложила все усилия, чтобы сказать.

— Что ты любишь меня?

— Да.

Она улыбалась со слезами.

— Я сказала тебе, намеренно или нет, но ты особенная девочка.