Георгия Чигарина - Алина, пора просыпаться [CИ]

— Твой друг пришёл в себя. Всё прошло хорошо. А завтра тебя пригласили на телевиденье. Ты ведь не против?

Конхор не услышал, что она ответила. Ладно, развеял скуку, можно и к себе отправляться. Она, наверное, какая-нибудь шишка. Такие не общаются с простым людом типа него. Клинка дорогостоящая. Если бы не та операция, то он бы сюда в жизнь не попал. Надо наслаждаться «плюшками», которые подкинула ему судьба. Так и полковник посоветовал. Но почему-то от этих «плюшек» было тошно. Может, потому, что он был не на своём месте? Ему два раза доводилось лежать в военных госпиталях. Там всё было намного проще. Можно было потрепаться. В карду поиграть. Тут же цветочки, надменные рожи и пустота, которая давила морально. Как монастырская келья, куда на его родине отправлялись, когда стукнет третий десяток земных лет. В течение года уединённой жизни о многом удаётся подумать. Многое осмыслить и решить, что возвращаться туда не хочешь. Так давно прошёл тот возраст. А его насильно о жизни запихнули размышлять. Это нервировало.

***

В следующий раз он увидел ее, когда шёл с перевязки. До этого и не вспоминал о странной знакомой. Она стояла рядом с коляской, держась за периллы, которые были вдоль стен всего коридора. Ноги у неё дрожали. По лицу катился пот, но она упрямо стояла, схватившись за периллы с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Он успел вовремя. Поймал её до того момента, когда ноги перестали держать молодую женщину. Придерживать её одной рукой было не совсем удобно. Пришлось прижать к себе. Ее руки вцепились в его больничную куртку. Он слышал, как она тяжело дышала. Ощущал, как дрожит тело от чрезмерной нагрузки. Алина посмотрела на него.

— Получилось, — прошептала она одними губами. Не нужен был переводчик, чтоб понять её мысли. Всё отражалось в ярких глазах, которые так и светились надеждой и победой. Конхор аккуратно подвёл её к коляске и помог сесть.

— Я за тебя рад, но ты могла упасть, — сказал он на земном. Алина его не слышала. Она начала говорить. Быстро, непонятно, помогала себе руками, словно это могло помочь ему лучше её понять. Конхор рассмеялся. — Ты похожа на испуганную птицу.

Алина смутилась. Достала переводчик. Быстро настроила его. При этом поглядывала на Конхора.

— Я думала, что не могу. Никогда. Долго не выходило, — сказала она.

— Понял, — Конхор он попытался улыбнуться насколько позволяли повязки. Сегодня это почти не удавалось сделать: слишком крепко они были наложены. — Но лучше не одной такими тренировками заниматься. А если бы ты упала?

— Поднимусь. Если упаду, то поднимусь, — ответила Алина.

— Хорошо, что ты имеешь цель.

— У меня её нет, — возразила Алина. — Так и не поняла для чего проснулась. Но ходить хочу.

— Будешь. Уже получается. А цель со временем тебя сама найдёт, — сказал Конхор подвозя её кресло к топчану, что стоял среди цветов и кустов больничного коридора. Коляску он поставил рядом, а сам сел на топчан.

— А твоя цель? Она какая? — спросила Алина. — Для чего ты живёшь?

— Мне нравится летать. Космос. Он завораживает, — ответил Конхор.

— Никогда не была там. В моём времени... Мечта. Люди только мечтали. Делали шаги пионеров, — перевёл переводчик её слова. Конхор списал всё это на плохой перевод. Устройство было далеко от совершенства.

— Я как первый раз оказался на орбитальной станции, ещё ребёнком на экскурсии, так решил, что без него не смогу жить, — сказал Конхор. — У вас ведь тоже есть орбитальная станция.

— Я там не была. Пока здоровье не позволяет, — ответила Алина.

— Но это всё временно.

— Надеюсь, — вздохнула Алина и опять в её глазах появилась грусть.

— Плохие воспоминания?

— Что?

— Ты опять грустишь. А минуту назад радовалась, — уточнил Конхор.

— Это всё временные трудности. Мышцы. В норму придут. А родителей... Их не вернуть.

— Погибли?

— Да. Они думали, что меня уже нет в живых. Понимаешь?

— Ты поэтому грустишь?

— Да, — она задумчиво посмотрела на цветы.

— Для меня это чуждо. Переживать потерю родных. Ты должна знать, что на моей родине трудные условия.

— Не знаю.

— Там сложно выжить. У нас хотя и живут долгожители. По вашим меркам. Но маленькая выживаемость детей. У моих родителей было пятьдесят детей. Но в живых осталось лишь семь. Семеро дожили до двадцатипятилетия. Когда постоянно кто-то умирает из родных, то к этому привыкаешь. Проще смотришь. Нельзя проплакать по всем глаза. К тому же мы верим, что человек окажется в лучшем месте. Не таком плохом, как вокруг. И жизнь будет лёгче.