Amalie Brook - Пыльными дорогами. Путница [СИ]

Сознание птицы, все еще затуманенное злостью, было открыто. Недолгие однообразные воспоминания, что могли сопровождать лишь рожденного в неволе, промелькнули передо мной враз. Сокол оказался слишком молодым — не разменявшим и полного года, не видевшим зимы.

— Не нашлось ли другого? — спросила у Чеслава, боясь, что птица может и несправится.

Тот не ответил — даже кивком головы меня не удостоил. Мол, какого вынес, того и бери.

Поглядев на лицо его, я, грешным делом решила будто к лучшему, что молчит. Простите меня, боги — нельзя о людях так. Чеслав ведь не по своей воле молчун, не оттого, что слово ему поперек горла встает. А оттого, что в младости своей к лиходеям в лапы попал, а те язык и отрезали. С тех пор у нас служит, за птицами ходит. Соколы и без слов понимают Чеслава, заботу чуют. Да и дух его за прошедшие годы будто и не человечий стал, все одно с птицами сравнялся. Если уж учить птиц, так то заклинателей дело, а ему лишь бы кормил да лечил.

Сокол встрепенулся, когда я за золотую нить дернула. Образы моих братьев ему отдала и велела, чтоб искал. Где искать — тоже показала. Если права я и на месте они, так буду спокойна. Если ж нет — себя только винить.

— Довольно, — проговорила, завершив. — Отправлять можно.

Чеслав снова ничем не выдал свой ответ. Сокол — птица дня. Тяжело ему в ночи будет, разве что чары мои помогут.

Не любил меня сокольничий, по глазам видела, не любил. Ладно уж чародеи носы воротили, но прислужники-то… Те за ними следовали. Имя ушедшей не произносили, а от детей ее и вовсе, как от чумы открещивались.

Вышли мы во двор. Чеслав глаза птице открыл.

Сокол взмахнул крыльями, на меня поглядел умными глазами, и голову чуть склонил. Я же ему на когтистую лапу письмецо привязала аккуратно, чтоб не мешалось.

— Лети, дружок, — прошептала, выпуская золотую нить из ладони.

Сокол раскрыл крылья и взметнулся стрелой в вышину темнеющего неба. Пестрым росчерком промелькнул и скрылся за маковками терема. Как и не было его.

— Спасибо, Чеслав, — поблагодарила мужика.

Тот только рукой махнул и ушел.

Думы тяжкие окутали меня, пока домой шла, пока по двору велимирову ходила, пока на звезды-зернышки глядела, как порог переступила. А уж как в горницу вошла, так разом и схлынули потоком бурным.

У очага пылающего колдовским алым пламенем сидел Велимир и племянником. Беседовали о чем-то негромко. Так, будто желали, чтоб и не слышал никто кроме.

— Ладимир… — вырвалось у меня.

Сердце враз подскочило будто заяц вспугнутый. Забилось радостно.

Вернулся, слава молодым богам! Зря я речей темных наслушалась, зря поверила. Вернулся он. Ко мне вернулся.

Он обернулся. Лицо прежнее, на губах легкая улыбка, прядь волос на лоб спадает, разве что усталый вид. Прежний Ладимир, прежний.

Остановилась я и шагу сделать не могу. Прежний-то прежний, а вот глаза чужие. Холодные, колючие, как будто другой кто на меня глядит.

— Тихого вечера, Вёльма, — ответил.

— Тихого вечера… — повторила эхом.

Не так здесь что-то. Духом чую, не так.

— Я уж думала, когда же вернешься. Хоть бы сказал, предупредил, что уйдешь.

Велимир смотрел на меня осуждающе.

— Ни стыда ни совести, вижу у тебя не осталось, — вслух сказал. — Меня б что ль постыдилась.

— А чего стыдиться, раз все знаешь?

Чародей усмехнулся.

— А я еще думал будто дети ушедшей как мы будут.

— Не нужно, дядька, — Ладимир остановил его жестом. — Не говори ей таких слов.

— В моем доме и молчать прикажешь, племянничек? Привел девку беспутную и еще речи ее бесстыдные терпеть. Надо бы и честь знать, вот что скажу.

Он поднялся и, не сводя с меня глаз, подошел ближе.

— В ночь гостя гнать — дурное дело, а вот с утра и проводить не грех. Долго ты жила у меня, Вёльма, долго я глаза на все закрывал. Пора и честь знать.

Сказал и вышел прочь.

Я, как оглушенная, стояла посреди горницы. Шевельнуться не могла.

Ладимир, чего же ты молчишь? Отчего за меня не вступишься? Не скажешь, что нужна я тебе и что не пустишь меня прочь из дома этого?

Любимый мой сидел, упрямо глядя на огонь, не шевелясь. Чужим, незнакомым прежде, взглядом.

Я сорвалась с места, подбежала к нему, коленями на пол упала. Обхватила ладонями его лицо. Пальцами по колючей щеке провела, прядь темную со лба убрала.

— Ладимир, скажи мне хоть ты, что творится?

Медленно его взгляд коснулся меня. В них плясал огонь, танцевал незнакомый доселе танец. Страшный и завораживающий. Не тем уж был огонь, который когда-то меня зачаровал.