Сумеречный Эльф - Я твой ужас и страх

Валерия жила в одном из городов, где солнце не заглядывает в окна, где по утрам стелется дурной туман из сотен труб заводов, а воздух гарью напитался на многие века вперед. И в этой бренной суете бродяг и бизнесменов она плыла, как тень среди людей, не ведая ни великой радости, ни скорбной печали. Все будто стороной обходило, пролетая сквозь смог ее души, пустой и сумрачной. Наверное, пустой.

Валерия не думала о том, не ведая о себе почти ничего. Лишь то, что дом в людском муравейнике на этаже номер тринадцать — это ее пристанище для долгих лет. Лишь то, что школа номер N — беленый куб за черной оградой — перемалывала ее мозг одиннадцать лет, а институт M добавил еще пять. Пожалуй, все. И вроде жизнь прошла. Иль только начиналась? Кому как знать средь трубного глумления? Да не меди оркестра, а черных господ дымного града, фабрик и заводов, машин и прочих чудовищ из металла и камней. Стеклобетонный гроб мечты, что крылья обломала, лавируя сквозь узкие проходы меж высоток. Слишком широк размах крыльев, слишком мало пространства. Иль слишком сильны цепи ужаса. С тех пор, как мечта запылилась в коробке с высохшей краской и рваным холстом, приходили ночные кошмары.

«Он вновь придет, лишит весь смысл прав. И имя ему Страх», — мысли о грядущем, как осколки вечности в озере асфальта. Каждый миг последним мог бы оказаться в скопище торопящихся, в суете земной. Не до кошмаров в этой юдоли всех тревог, не до видений смутных. Все разум поглотил, все механизмом обратилось, как она сама. Иль так казалось вот уже пять лет, ушедших в небытие. Стремиться некуда — работа, транспорт, а дома только затянувшийся развод родителей и неодобрение ее глупых хобби. Не по возрасту, пора вырастать из творчества, пора забывать, как черная штриховка на листе перекрывает яркость красок после каждой новой ссоры самых родных людей.

Да, дома лишь раздоры наяву, а для видений смутных тоже сумрак и тьма. Пусть! Лучше так, чем яркий обман, что беспощадно выкидывает на растерзанье дня. Она не заслужила смотреть во сне модель счастливой жизни, согласие и покой, но вздрагивать, как от ледяной воды, под гром будильника — изволь в реальность, в серый дым. Она видела кошмары каждую ночь довольно давно, наверное, когда впервые осознала, как прошла трещина вдоль ее семьи. В детстве родители старательно делали вид, будто все хорошо, будто все счастливы — ложь от начала до конца. И стоило понять, как Валерия прокляла светлые сны, все эти выдумки. С тех пор серость и тревога следовали за ней во сне и наяву. И вскоре к ней сам явился этот гость, распорядитель черного песка. Он приходил всегда без приглашения… Он пробирался среди всех остальных нечетких очертаний ярче всего. Лишь наставала ночь, лишь сон смыкал усталые глаза, но не лечил душу целебным покоем среди забытья.

Он всегда приходит напрасно и без приглашения, имя этому гостю страх, черный человек, Король Кошмаров. Но разве так страшны иллюзии, если сравнивать с тем, что выплескивает водопадом реальность?

— Я дома, — тихо пробормотала Валерия, но мать не встретила возле дверей. Сидела, уставившись в телевизор, глотая слезы. Отец куда-то ушел на ночь глядя. Снова ссора.

Стоило задержаться на работе их уже слишком взрослой дочери — и вот. Ныне она прошла на кухню, достала йогурт, кое-как проглатывая этот ужин. Он холодным комком застревал в горле. Хотелось взреветь белугой и забыть обо всех, но она не принадлежала себе, как и все, как и каждый. Никакого смысла. Только отражение в бледном стекле балконной двери, из которой тянулась щупальцами ночь. Значит, скоро ложиться спать, чтобы снова ворочаться с бессонницей до четырех утра, а утром вставать бледной тенью. Говорят, так можно сойти с ума. Только не это доводило ее до безумия, до окутывавшей апатии и безразличия ко всем и к себе. Она хотела тепла, она выслушала бы, попыталась понять и помочь. Она прошла обратно в гостиную, где все так же неподвижно сидела мама.

— Мама? Мам? — негромко позвала Валерия, но на ее присутствие не реагировали, тогда случился взрыв гнева: — Мам! Хватит! Мне это надоело! Почему нельзя уже определиться?

Мать подняла на нее полные печали опухшие глаза, отвечая невнятно:

— Ты ничего не понимаешь… — Она небрежно отмахнулась. — Уйди! Мы сами разберемся!

— Ага, «конечно», сами. Уже лет десять это слышу. Ну? Куда он опять ушел? Что случилось?

Так приходилось интересоваться слишком часто.