Марина Дечко - Ворожея

От Велерада уходили быстро. Те, что выжили. И воинов, что оставляли Соляное Княжество, было в разы меньше, чем пришедших. Все-таки Князь взял слишком дорогою ценой.

Страх гнал степняков вперед, и стоянки позволялись короткие.

Торфянники обошли, потому как средь них - одно ворье, и только Огнедержцу ведомо, как сладить с ним. А потому и Дар все реже оставался один на один со знахаркой своею.

Оберегал ее всячески в дороге, согревал. Кормил, когда та есть забывала. А вот спать не мог. Как и она. Да и всю седмицу, что катергон готовили к отплытию, Дар был сам не свой. Набрать моряков с прибрежных деревень, закупить припасов...

И алтынов, что везли с собою, хватало едва. А еще ведь - в обратный путь. Если повезет...

Да только сейчас нареченный рядом, обнимает нежно. Укрывает Ярославу телом своим, будто бы грея. Шепчет в самое ухо:

- Тебе бы поесть, ворожея. Погоди, я сейчас...

Она возмущается тем, что нужно отпустить от себя мужа. И что с того, что всего на минуту? Этой минуты она ждала. Долго, мучительно. Весь день. И всю седмицу минувшую. И теперь ей не хочется отдавать драгоценное время, ворованное у судьбы...

Но Дар не слышит протестов жены. Сгребает ее в охапку, и, укутав шкурами, садит к изголовью низкого ложа. А сам исчезает в темноте коридора, чтоб вернуться спустя минуту.

Но и эту минуту нужно прожить, а потому Ярослава старается себя чем-то занять. Озирается по сторонам, пытаясь разглядеть нехитрое убранство капитанского покоя.

Ложе, на котором она сидит, не такое, как в Лесах. Широкое. И низкое. С изголовьем простым, в тон остальному дереву. Темному и смолистому, ярко пахнущему сосной.

Дерево свежее, и обработано грубо, отчего капля смолы сочится из прогалины. Застывает-засыхает на ветру. И совсем рядом снова дает расщелину, из которой тут же кровью - душистый сок...

Ярослава втягивает привычный аромат, и ей становится легче. Да и шкуры, на которых она сидит, мягки. Помнится, Дар говорил, что выделаны они особым образом. Знахарка верит мужу. А сама снова глядит кругом.

Невысокий сбитый секретер у самого окна. И окно то не окно почти. Тонкая прорезь у самого потолка. А подле секретера - стул. Такой же низкий и сбитый, что и все кругом. Железный подсвечник вбит гвоздями в сам секретер, и в нем единственной лучиной - свеча. Из воску дурного толка. И не горит почти, а так... чадит больше. Огонек с нее чахлый, едва теплящийся. И коловрат света - на ладонь всего.

Только запах дыма всяко приятней запаха моря. И соли. И холода, что наокол...

Муж возвращается скоро. В руках у него дымящийся котелок, от которого вкусно тянет варевом мясным. И откуда только смог раздобыть, когда все кругом заняты отплытием?

- Долго, - Ярослава скучает, и Дару это нравится. И тогда он целует ее - легко, словно бы боясь спугнуть. И, когда ощущает ответный отклик, отстраняется с нежной улыбкой:

- Сначала - есть.

И, больше не слушая возражений жены, берет в широкую деревянную ложку с котелка кусок вареного мяса. Дует на него, пытаясь остудить. И кладет Ярославе в рот. А она понимает: действительно голодна. И как только не заметила?

Дитя толкает утробу в третий раз, и Ярослава удивленно замирает. Нравится? Видно, так. А знахарка думает про себя: если их сын толкнется снова, она расскажет об этом Дару. Но малец затихает, и Ярослава продолжает есть. Знать, не час пока.

Дар следит, чтобы жена ела осторожно, медленно. И сам кормит ее, испытывая невыразимую радость от того, что может быть подле. И что помочь способен, пусть и в самом простом, - накормить. А она заставляет его есть вместе. По очереди. Ложка за ложкой, словно бы игра в пятнашки. И верно, так вкуснее.

А когда душистое варево заканчивается, Дар приносит высокий медный кувшин с крышкою плотной. Склоняет его над медным же кубком и поит свою ворожею напитком из желтой ягоды - морошки.

Морошка кислит, если без меда. Но муж где-то и его нашел для нее, и оттого напиток кажется дивным, а Ярослава удовлетворенно зажмуривает глаза. Вкусно. И сладко. И Яра уж не разберет, от чего - от меда ли, от тепла родного. От поцелуя... И никогда прежде губы мужа не казались ей такими сладкими, как здесь, посреди всего, что солодно.

А Дар снова укрывает ее своим телом, которое горит все жарче.

***

По утру избы Светломеста опустели.

Все село вывалило на головную улицу, по которой ровным строем шли его дети. По молодцу с каждой избы. Всего тридцать, как и велел Вацлав. И пусть прах его уж снесли на старое капище, а наказа ослушаться не посмели: боялись гнева самого Камнеграда.