Марина Дечко - Ворожея

Колдунья зашептала. На языке старом, древнем. А оттого и умершим, как почили все, кто помнил о нем. Шипящем, словно бы не девка вовсе говорит, - змея у ног вьется. А ведь и она, Пламена, когда-то была змеей. Гадюшницей. Шипела тогда, шипит и нынче...

Булла слушала. Терпела шипенье. И дрожала, приказу подчиняясь. Кровь сладкую пила, вкус запоминая. И искала что вкус этот, что запах среди живых. И вот тогда, когда продолжение этой крови откликнулось, вспыхнула огнем алым.

А Пламена все пела. Песнь-обещание. Ш ептала берестяному свертку, чтоб передал он хозяйке своей, девке молодой да глупой, что крови сладкой много. Ее найти только и выпить. До дна...

И она снова села в сани, потому как до восхода солнца ей бы еще на шесть капищ поспеть...

***

О том, что муж ушел, Ярослава догадалась сразу - каюта словно бы опустела вмиг.

Ни тепло медвежьих шкур, ни нагретое за ночь ложе не могли согреть ее. А вот морской холод дотягивался, проникая что под толстый мех, что под кожу саму. Холодил ее, заставляя щериться мелкими мурашками. Видно, оттого и сон больше не шел. Да и вообще...

Ярослава повернулась на бок и осознала: эта ночь стала первой после Соляных Копей, когда видения не мучили ее. И тогда, знать, Дар - ее лекарство. От ворожбы и глаза дурного, от всего...

Знахарка потянулась и глянула в окно.

Заря едва занималась. Однако и она не была такой, как дома. Та, что в Светломесте, помнилась Ярославе ружовой, с пламенными лентами едва родившегося солнца. Эта же... все так же блекла, как и то, что наокол.

Здесь, на море, все виделось Яре другим, чем на Земле Лесов и даже в Копях. День и ночь лишались границ - существовало лишь серое месиво из сизой воды и стального неба, пенистых волн да воя северного озимка.

И только когда небо не затягивало дымчатым туманом, Ярослава могла разглядеть звезды. А вот они подле большой воды были такими же, как и дома: яркими, блесткими. Только созвездия над ее головой, казалось, рассыпаны по-другому.

Яра вспомнила, как муж учил ее читать по небесной карте. И ведь слыхала она о таком, да не думала, что и сама сможет.

- Видишь эти семь звезд? - Спрашивал Дар, указывая рукой в бездонное небо. - Это - Семь Разбойников. В Степи бают, будто один из небожителей, славный и лихой Асмет, привязал к железному колышку двух драгоценных коней. Любимых. И разбойники эти, числом семь, кружатся наокол лошадей тех норовистых, да пытаются украсть...

Он тянет из широкого жбана духмяный взвар, что на травах да меду замешан, и глядит на Яру:

- В Степи нынче хорошо. Пора льда и снега скоро уйдет, и на землю вернется тепло. Его проведет из Подземного Шатра старый бог, что хранит жар земной в сундуке высоком - зимой и на земле-то мерзло, а уж под ней... Оттого-то и ворует тепло у людей старый бог. И уносит под землю, чтоб согреться...

Дар осторожно проверяет ладони Яры, и, убедившись, что с нею все в порядке, снова рассказывает:

- Здесь, у Моря Северного Ветра, другие легенды. И сказы детям на ночь иные говорят...

Яра исподволь разглядывает мужа. И снова ловит себя на мысли, что наглядеться на него не может: Соляные Копи научили девку, что потерять добытое можно разом. В одну минуту. Оттого-то и ловит она каждое движенье степного воина, что подле нее не степной вовсе. Нынче, в долгом странствии, его волос отрос, а борода отпустилась. И ведь все так же темен он, а нет-нет, да и глянется в нем лесное. То ли в глазах карих, больших, что в Степи не водятся. То ли в лике, что успел выгореть на соленом ветру.

Его нос прям и ровен, а губы полны. И черты лица правильны, красивы. Знать, в отца пошел, потому как в том - кровь древняя, мощная. Взрощенная лучшими девками Княжества в утробах своих. А вот волос - маткин. И норов степной угадывается в движеньях...

Дитя толкается. Несмело, осторожно, словно бы пробуя знахаркин ответ на вкус: аль не понравится ей? Но Ярослава счастлива. Она кладет руку мужа под тяжелый тулуп - аккурат на оберег рукотворный, коим обвязан живот ее, и малеча снова ведет ножкой. А ворожея с интересом заглядывает в глаза мужу, и, касаясь губами губ, просит:

- Расскажи ему...

Дар на миг замирает. И лицо его, закаленное суровыми ветрами Степи, на миг становится по-детски чистым, умиротворенным. С осторожной улыбкой:

- Говорят, Большая Аити Карху, - шепчет муж, - живет на небе давно. С сотворения мира. - Он указывает рукой все на те же семь звезд, и снова продолжает: - У моря бают, будто бы она сама его и сотворила, опрокинув в ссоре с сестрой, Малой Аити Карху, небесный ларец, что скрывал драконов и гидр, псов гончих...