Марина Дечко - Ворожея

- Путята.

А потом - хлопок. И пространство, что выворачивается воздухом студеным в узкую темную горницу, отчего-то не впускает мальца Нежега. Лишь нитей смоляных клубок. Гай ищет мальчугана, пока не разумеет то, что Ярослава говорит ему:

- Нег не придет. Кровь и огневики...

И, прежде чем пространство снова может вытолкнуть их из старого капища, в него врывается Свят. За ним - Заринка. И только Гай в спину:

- Я до капища самого не проведу, силы на исходе...

Дыра захлопывается разом, оставляя Ярославу глотать горькие слезы.

***

Нарима вглядывалась в лицо Элбарса. Мучнисто-бледное, оно было окроплено адамантовой россыпью пота. И сколько не смахивала степнячка те капли, а замест их появлялись новые.

Скулы заострились, глаза впали. И вот уж Элбарс-хан не похож на себя прежнего. Лишь тень от того, что был раньше.

- Не выдюжит... - голос матери, что заходит в шатер уж в который раз, суров. И слова не мягче: - Бахсы говорят...

Мать об том рассказала ей сразу. Как отрекся он от невесты своей при воинах верных. Да как отдал слово той, другой. Пламенной?

Нарима отвернулась от кровной родички и уперто произнесла:

- В нашем роду слово не забирают. Если предаст... пусть скажет это сам, когда очнется...

Только мать не уходит. Стоит у паласов ценных, среди которых - словно бы восковый слепок, лежит Тигром прозванный. И дальше разговор заводит. Тихо, чтоб никто не прослышал раньше часу, потому как сглазят:

- Намедни сватались. Кайрат, сын почтенного Кадыра. В нем не ханова кровь, это верно, да только слово держать умеет... как и табун лошадей, что так ценен даже в Землях Полумесяца. Ежели согласишься...

Нарима отмахивалась. И степнячка, что родила лишь одну дочь, уходила из шатра ни с чем. Думалось бабе старой, что все это - лишь на время. Верно, почтенному Кадыру можно согласием ответить. А что до дочери...

Нариме не говорили, оставляя ту в шатре высоком. Позволяли помочь. И глаза отводили на позор тот. Понимали? Думалось, нет. Потому как если б знали, на что отважится девка...

Да и кто верит сказам старым? Ими-то и пугают детей неразумных. А вот так, чтобы вправду все...

Нарима выскользнула из шатра поздней ночью. Знала, что искать ее станут, коль найдут. Да только до восхода солнца еще далеко, и если поспешить...

Шатровый Город спал. Был тих и уютен под куполом звезд чистых. И в них, ярких вспышках, беглянка читала дорогу.

- Среди Шатров бают, - говорила мамка ее, когда сказ вела, - будто бы сам старый бог выложил звездами дорогу к Шатру Подземному. Нужно лишь найти. Как?

Она смеялась. И смех этот ее - молодой, раскатистый - стоял нынче в ушах девки. Теперь вот она не смеется, все больше хмуря брови. Не молода уже. А Нарима все припоминает:

- Еще матка говаривала, будто старый бог не всем дорогу указывает в Шатер Подземный. Умен и хитер он. В душу глядеть умеет. А оттого и посылает встречать гостей незваных...

Поначалу - старца, что ждет путника усталого у Реки Бурноводной. Будто бы сидит он, да на небо дивится. Голоден. И тот, что протянет лепешку ему свежую, путь дальнейший узнает.

Лепешка у Наримы с собою была. Она и отдала ее старику, что ждал у берега пологого. Забоялась? Как же, все так. Но и отступить не могла. А тот и вправду указал ей на небо пальцем сухим, приговаривая:

- Видишь Кумган резной? Ты к хвосту иди, там девка. С младенцем на руках. Ей бы молока в сосуд налить...

Молоком кобылы свежим Нарима запаслась еще дома. О девке матка, помнится, тоже приговаривала. И она заторопилась, спотыкаясь в темноте ночной о сухие корни трав, что задержать пытались беглянку.

Холодно! И до рассвета еще далеко. А оттого и чудится деве степной, что найти ее могут лишь поутру. Ежели найдут вовсе.

Мысли дурные прогнать, потому как на них отчего-то звезда, что в хвосте Кумгана стоит, мигать начинает. Свет ее меркнет, гаснет. А с ним и надежда девкина. Нет, она дойдет! Во что бы то ни стало!

Совсем рядом слышится плач младенца. Громкий. А молодица просит:

- Молока...

Молоком Нарима делится щедро. Ей бы и самой выпить, да только как, коль младенец голоден? Молодица благодарит ее, касаясь рукой холодной. И чудится в этом прикосновении степнячке что-то страшное, а та, что с младенцем, щерится зубами яркими, белесыми. Стало быть, коль не отдала бы она кумган свой...

Думать об том не хотелось.

Нарима гонит страх. А молодица довольно тянет:

- Проведу, хорошая...

Зубы-иголки. Острые. И когти не чета нариминым. Тянет с силою резкой, а молоко расплескивается. Значит, кормить младенца будет не им. Чем только?