Кассандра Клэр - Трилогия о Драко - Draco Dormiens, Draco Sinister, Draco Veritas

— Драко, что ты?..

— Просто доверься мне, — тихо ответил он. Слово «доверие» звучало в его устах очень странно. Угрожающе. Гермиона стояла смирно, пока его пальцы расстёгивали нижние пуговки её кофточки. Потом он завернул её повыше и завязал плотным узлом под грудью, обнажив живот. Далее он занялся юбкой: закатал ее вверх, почти обнажив бёдра, и, отстранившись, оценил свою работу. Гермиона собрала все силы, чтобы не покраснеть.

— Если ты думаешь, что я…

— Конспирация, — пояснил Драко, быстрым, но осторожным движением снял заколки с волос, рухнувших ей на плечи чуть влажными вьющимися прядями. Ловким движением пальцев он чуть взлохматил их. — Так-то лучше, — он сунул заколки ей в ладонь. — Не надо так смотреть. Ты классно выглядишь.

— Классно? — яростно переспросила Гермиона. — И как же? Как малолетняя проститутка?

— Просто делай, что я говорю, и следуй за мной, — скомандовал Драко, не обращая внимания на её слова, и пошёл по коридору. — Я знаю, как обращаться с этими людьми. Это мой тип.

— Нашёл, чем гордиться, — ядовито заметила она.

Не останавливаясь, он бросил на неё взгляд через плечо.

— Зато у меня трусов не видно.

— Иногда я тебя просто ненавижу, — выдохнула Гермиона, но он ушёл вперёд, а потому не услышал её слов. Безрезультатно пытаясь одернуть юбку, она торопливо зашагала следом.

Узнав о предательстве жены, колдун следующие несколько дней провёл, запершись в башне и занимаясь улучшением некоторых заклинаний. Потом, одевшись в самую лучшую мантию, он отправился в покои жены. Поприветствовав его — нежно и скромно, она, как всегда, потянула его к кровати. Но он воспротивился — её красота теперь наводила на него лишь ужас.

Почувствовав его настроение, она пожелала узнать, что произошло.

— Ничего, просто от твоих прикосновений меня кидает в дрожь, — ответил он чистую правду. — А теперь ложись на кровать.

Скинув мантию на пол, она послушно вытянулась на кровати, наблюдая за ним сквозь распущенные волосы. Он вытащил из кармана шёлковые ленты.

— Хочешь связать меня, Господин?

— Тебе не будет больно. Это всего лишь ленты.

С кошачьей улыбкой она протянула свои запястья, опустившись рядом с ней на колени, он туго связал её руки и, не успела она и глазом моргнуть, — её щиколотки.

Вдруг она содрогнулась от мучительной боли:

— Что ты сделал со мной?

— Золото, — с удовлетворением ответил он: золотые нити были вплетены в шёлк при помощи магии. — Они могу прожечь тебя до костей, дьяволица. Корчись же в муках, которые придумала для меня — пока я не вытащу тебя на солнце, где ты и закончишь своё дьявольское существование.

Она рыдала, умоляя о милосердии, просила пощадить её жизнь во имя их любви. Но сердце его закрылось, любовь свернулась, переродившись в ненависть — самую страшную и яростную, выросшую из любви. Ненависть, которая ничего не забывает, ничего не прощает, которая не знает милосердия.

Наконец, она затихла в узах, причиняющих ей смертные муки, и подняла к нему взор.

— Господин мой, я знаю — нет мне прощения. И ты прав, требуя моей смерти. Но есть кое-что, чего ты не знаешь: я ношу в себе твою дочь. Не только моя кровь бежит по её венам — но и твоя тоже. Пощади же хотя бы её.

— Любовь, — Том опустился на колени рядом с мёртвой девушкой, — какое любопытное состояние…

Он замер, восхищаясь этой картиной: белое, красное и золотое: белая кожа, золото расплетённых кос и немного крови. Он разозлился, встретив сопротивление, и разорвал её одежду — но беспорядок лишь добавил созданному им полотну симметрии. Она походила на Леду, которую изнасиловал Лебедь. Но Леда выжила — эта же девушка была совершенно мертва. Заклинание сломало ей шею; гибкая и податливая, она упала ему на руки; его — точнее, не совсем его, — руки подхватили её и отнесли на кровать. Маленькая часть — то, что осталось от Симуса — билась внутри него, пока не лишилась чувств задолго до того, как он сделал то, что хотел.

Костяшками пальцев он пробежал вдоль её веснушчатой скулы, к виску, его пальцы нежно прикоснулись к её ушам. Потом откинулся, усевшись на пятки. Он не мог уйти, оставить её — она была так прекрасна в вихре огненных волос… он никогда не забудет эти волосы, их удивительный цвет — то ли крови, то ли вина. На её шее темнели синяки, оставленные его пальцами. Разорванная рубашка сползла с плеча: на бледно-персиковой коже были видны синие дорожки вен.

Днём раньше он увидел на своей руке синяк — чуть ниже локтя. Том замер, пытаясь понять, откуда тот взялся на бледной коже Симуса: может, тот свалился с дерева, заполучил его во время матча — или же во время какой-нибудь глупой и бессмысленной выходки. Осознание того, что он не знает, что было с этим телом до него, немного дезориентировало Тома. Он носил тело Симуса, его украшенную синяком кожу, его украденный разум, в глубине которого жила память о любви Симуса к Джинни. И Том чувствовал его боль от этого — она была сродни боли от синяка, сродни ощущению сильного голода. Он ненавидел эту боль. Он не понимал её.