Айзек Марион - Тепло наших тел

Кости пожирают кости.

Джули бросается к люку. Хватает пистолет Норы и целится скелету в голову. Наконец он смотрит на нее, словно впервые замечает наше присутствие. Откинув череп, он издает крик, пронзительный, как рев иерихонских труб, надтреснутый, проржавленный и насквозь фальшивый.

Джули стреляет. Первые несколько выстрелов уходят в молоко, но потом пуля откалывает ребро, царапает ключицу, дробит бедренную кость.

— Папа, оттолкни его! Борись!

Гриджо закрывает глаза и говорит:

— Нет.

Скелет ухмыляется Джули и выедает ее отцу горло.

Со всей болью и яростью, скопившимися в ее измученном юном сердце, Джули стреляет еще раз. Череп твари разлетается взрывом пыли и мелких осколков. У скелета подкашиваются ноги, и, так и не отпустив Гриджо, он заваливается назад и падает с крыши.

Гриджо летит за ним.

Они так и падают вместе, в сплетении конечностей. Гриджо дрожит, сотрясается в конвульсиях. Превращается. Остатки его плоти разлетаются по ветру — сухие ошметки праха, — и под ними обнажаются белые кости — и слова, которые я теперь могу прочитать. Предостережение, вытравленное на каждой кости его тела, вплоть до мельчайшей пястной косточки:

Это чума. Это проклятие. Оно так сильно, оно кроется так глубоко, оно так жаждет новых душ, что больше не согласно дожидаться смерти. Теперь оно берет, что пожелает.

Но сегодня мы приняли решение. Нас ему не ограбить. Как бы оно ни тщилось, свое мы не отдадим.

Армия Костей смотрит, как останки Гриджо пикируют вниз и разбиваются. Скелеты рассматривают крошечные, бессмысленные осколки. И вдруг, безвольные и бесцельные… разбредаются. Одни кружатся на месте, другие сталкиваются… но понемногу все исчезают в домах и на деревьях. Меня охватывает нервная дрожь. Что за сигнал они получили? Появилось ли хоть что-то новое в их пустых черепах после пролившегося на них дождя из костей и праха, после того как прямо здесь, на этой крыше, вырвалась на свободу радиоволна новой энергии? Например, понимание, что их время ушло?

Джули роняет пистолет. Подползает к краю крыши и смотрит вниз, на распростершиеся на земле кости. Ее глаза покраснели, но слез нет. Единственное, что нарушает сейчас тишину, — это ветер, теребящий лохмотья изорванных в клочья флагов страны и штата. Некоторое время Россо смотрит на Джули, потом снимает с Норы наручники и помогает ей встать. Нора потирает запястья. Они обмениваются взглядом, после которого отпадает необходимость в словах.

Неловкой, полуобморочной походкой Джули возвращается к нам.

— Джули, мне очень жаль, — говорит Россо, коснувшись ее плеча.

— Все в порядке, — шмыгает носом она, уставившись себе под ноги. Голос у нее такой же, как и глаза, — болезненный и выжатый до предела. Теперь, научившись, я хочу плакать за нее. Джули осталась сиротой, но она не просто несчастный ребенок. Рано или поздно горе возьмет свое, но пока она еще здесь, с нами, и с ней все хорошо.

Россо гладит ее левой рукой по голове и заправляет за ухо непослушную прядь. Джули прижимает его мозолистую ладонь к щеке и слабо улыбается.

Полковник поворачивается ко мне и вглядывается в мои глаза:

— Ты Арчи, да?

— Просто Р.

Он протягивает руку, и, преодолев секундное замешательство, я протягиваю свою. С перекошенным лицом он терпит рукопожатие, стоически игнорируя боль в запястье.

— Сам не знаю почему, — говорит он, — но я счастлив познакомиться, Р.

И поворачивается к люку.

— У нас будет завтра общее собрание? — спрашивает Нора.

— Объявлю, как только спущусь. У нас теперь куча дел. К тому же, — добавляет он, бросив взгляд на отступающее костяное воинство, — мне очень интересна ваша точка зрения на то, что сегодня произошло.

— У нас найдется пара теорий, — обнадеживает его Нора.

Россо спускается вниз, осторожно опираясь только на левую руку. Нора смотрит на Джули. Джули кивает. Улыбнувшись нам по очереди, Нора исчезает вслед за Россо. Мы на крыше одни. Прищурившись, Джули рассматривает меня, как будто видит в первый раз. Вдруг в ее взгляде появляется удивление.

— Боже мой, — ахает она. — Р, у тебя… — Протянув руку, она отрывает мне пластырь со лба и щупает то место, куда воткнула нож в день нашего знакомства. Ее палец окрашивается красным. — Р, у тебя кровь идет!

Стоит ей это сказать, как я замечаю и другое. Острые уколы по всему телу. Все болит. Ощупываю себя и обнаруживаю, что одежда в крови — не мертвой и черной, засорявшей когда-то мои вены, а настоящей, яркой, живой и красной.