Лизи Харрисон: Школа монстров

Счастливица Кандис унаследовала лучшее от обоих родителей. Она, как и подобает идеальной хищнице, всегда забирала все лучшее себе, так что младшей сестре доставались одни объедки. Она унаследовала голубые глаза Глории и солнечную улыбку Бо, смуглую кожу Бо и нежный румянец Глории. Ее точеные скулы вздымались, как мраморные перила. А ее длинные волосы, которые по желанию послушно завивались или распрямлялись, были цветом как сливочное масло, сдобренное расплавленной карамелью. Подружки Канди (и их мамочки) фоткали ее квадратную челюсть, твердый подбородок, прямой носик и показывали эти снимки Бо, надеясь, что его руки способны сотворить такое же чудо, какое некогда сотворили его гены. И, надо сказать, ему это удавалось.

Даже с Мелоди.

Мелоди всегда была уверена, что ее перепутали в роддоме, и потому никогда не придавала особого значения своей внешности. А смысл? Все равно подбородок у нее невыразительный, зубы похожи на клыки, а волосы прямые и черные. Просто черные. Никаких тебе полутеней и полутонов, никакого масла с карамелью. Черные, и все тут. Глаза, вполне себе зоркие глаза, были серо-стальные и прищуренные, как у сердитой кошки. Впрочем, на ее глаза никто обычно внимания не обращал. Все затмевал ее нос. Он состоял из двух шишек и провала между ними и выглядел совершенно как верблюд верхом на собаке. Впрочем, Мелоди это не волновало. С ее точки зрения, главным ее достоинством было умение петь. Учителя музыки были в восторге от ее звонкого голоса. Чистый, ангельский, западающий в душу, он завораживал всех, кто его слышал, слушатели рыдали от восторга и вскакивали на ноги после каждого ее выступления. Увы, к тому времени, как ей исполнилось восемь лет, в дело вмешалась астма и положила конец ее концертам.

Когда Мелоди окончила начальную школу, Бо предложил сделать ей операцию. Но Мелоди отказалась. Новый нос не избавил бы ее от астмы, а раз так, какая разница? Надо было только дотерпеть до старших классов. Девчонки поумнеют. Мальчишки повзрослеют. На первое место выйдут успехи в учебе...

Ха!

Когда Мелоди перешла в старшую школу Беверли-Хиллз, все стало только хуже. Девчонки звали ее Грушей из-за гигантского носа, а мальчишки ее вообще никак не звали. Они ее просто не замечали. Ко Дню благодарения она сделалась практически невидимой. Если бы не ее непрерывное сипение и прысканье ингалятора, никто бы вообще не замечал ее присутствия.

Бо не мог видеть, как его дочь – «у которой столько других достоинств!» – страдает. На Рождество он сообщил Мелоди, что Санта-Клаус разработал новую технологию ринопластики, которая позволяет открыть дыхательные пути и облегчить астму. Может быть, она даже снова сможет петь!

– Чудесно, чудесно! – Глория молитвенно сложила свои маленькие ладошки и с благодарностью посмотрела куда-то на потолок.

– И мы больше не увидим Рудольфа, носатого оленя! – съязвила Кандис.

– Кандис, речь идет не о внешности, а о здоровье Мелли! – осадил старшую дочку Бо, явно предваряя реакцию Мелоди.

– Ух ты! Вот здорово! – И Мелоди бросилась папочке на шею, хотя была совсем не уверена, что форма носа имеет какое-то отношение к спазмам в бронхах. Но она предпочла сделать вид, что поверила ему: это давало хоть какую-то надежду. К тому же это было проще, чем признать, что родные стесняются ее лица.

На каникулах Мелоди сделали операцию. Придя в себя, она обнаружила у себя на лице ровненький, очаровательный носик, как у Джессики Бил, а на мелких, кривых зубках – аккуратные накладки-виниры. К концу реабилитационного периода она похудела на пять килограммов и начала влезать в мамины «Gap» и «Gucci» (в основном «Gucci»). Увы, петь она по-прежнему не могла.

Когда она вернулась в школу, девчонки сделались приветливы, мальчишки пялились на нее, и даже колибри, казалось, подлетали ближе. К ней относились так хорошо, как ей никогда в жизни и не снилось.

Но счастливее Мелоди от этого не стала. Вместо того чтобы выпендриваться и строить глазки, она все свободное время лежала на кровати, зарывшись в одеяла. Она чувствовала себя, как металлическая сумочка ее сестры: снаружи вся такая красивая и блестящая, а внутри сплошной бардак. «Да как они смеют относиться ко мне лучше только оттого, что я хорошенькая! Я ведь осталась такой же, как и была!»

К лету Мелоди окончательно ушла в себя. Она одевалась в самую мешковатую одежду, никогда не расчесывалась, и единственной фенечкой в ее костюме был ингалятор, прицепленный на пояс.