Татьяна Шмидко - Дежавю

Но потом в моем кармане завибрировал телефон, и я увидела на экране, что это звонок от Ханны. Я включила телефон и услышала ее родной голосок:

– Мама! Мама!

– С нами все в порядке, мы везем Генри в больницу. Как вы? С тобой все в порядке?

– Да, мы прыгнули в море и добрались до нашей яхты, так что мы в полном порядке! Стоп! Ты сказала Генри? Что он тут делает? Почему вы везете его в больницу?

– Его привез Аронимус, твой дед выследил их и попался. Ох, Ханна, он не дышит уже пять минут! У него остановка дыхания и сердце не бьется. Мы везем его в реанимацию…

– Мама, – сказала вдруг Ханна очень прагматичным тоном, – не волнуйся! Его еще можно спасти! Ты, главное, держись! Нам приехать?

– Нет, не вздумай! – сказал Эдуард, прекрасно зная, что дочь его услышит. – Лучше всего заводите двигатель и плывите в порт, будьте все время на виду у людей, пока мы не узнаем, чем закончился бой. Поняла меня?

– Да, конечно! Брукс, заводи двигатель, мы плывем в Монако! – сказала она скороговоркой. – Как приплывем – сразу позвоню! – быстро проговорила она и положила трубку.

Ее деловой тон успокоил меня, и мысли перестали хаотично метаться между страхами и предположениями.

Драгоценные минуты ползли так медленно! У нас было примерно еще минут пять – десять, чтобы спасти папу. Мы влетели на стоянку больницы, и так как был ясный день, то подъехали практически к центральному входу, напугав какую-то пожилую пару. Эдуард открыл дверь и осторожно взял Генри на руки, словно маленького ребенка. Я придерживала его голову, а Алиса влетела в приемный покой и тут же стала требовать бригаду реаниматологов, которые, конечно же, еще не собрались. Эдуард не стал ждать специального приглашения и пошел с Генри на руках мимо открытых дверей, пока не нашел свободную комнату с незанятой кушеткой.

– Расстегивай его рубашку! – сказал он, сосредоточенно рассматривая лекарства в закрытом на ключ шкафу.

– Алиса! Как по-французски будет «обезболивающее»? – сказал он вслух, зная, что сестра его прекрасно услышит.

– Аnalgésique! – сказала она и добавила: – Эти болваны до сих пор совещаются, кто пойдет спасать безнадежного пациента! Боятся нести ответственность за его смерть!

– Не волнуйся! Я проведу реанимацию сам! Бэль, ты сможешь подсоединить его к аппарату искусственного дыхания?

– Я попробую! – сказала я и схватила маску, которую тут же положила на лицо отца.

Потом в моей идеальной памяти возникла инструкция к этому аппарату – я как-кто читала медицинскую энциклопедию от скуки и вот, она пригодилась!

Когда аппарат начал мерно качать кислород в легкие Генри, Эдуард успел сделать с десяток уколов, после чего снова начал делать непрямой массаж сердца. Это была самая страшная минута моей жизни, потому что все усилия казались напрасными – папино сердце не билось, как мы не пытались его запустить.

– Ну же, Генри! – шептал Эдуард и продолжал нажимать на грудь.

Прошла еще одна минута, и Эдуард убрал руки с его груди, а я медленно сползла по стенке, жалея, что физически не могу плакать. Алиса вбежала в палату и, когда увидела две ровных линии на мониторе над головой Эдуарда, то тихо охнула и подошла ко мне. Она молча села рядом со мной и положила голову на мое плечо.

– Я так и не сказала, как люблю его! – сказала я, закрыв лицо руками.

Она погладила меня по голове и ответила:

– Это жизнь, дорогая…

Но я не желала смириться с его уходом, какая-то бешенная надежда на чудо заставила меня подняться и снова подойти в отцу. Он лежал, словно поломанная кукла – ноги неестественно вывернуты, а лицо было безмятежным и белым. Я была виновата в его смерти, поэтому не сдамся! Я снова стала нажимать на его грудную клетку, внимательно считая вслух:

– Раз, два, три, четыре. И раз! Раз, два, три, четыре! И раз! Папа, ну давай же! – взмолилась я и поцеловала его в лоб.

Эдуард подошел ко мне и мягко взял за плечи, чтобы оттащить, но остановился, потому что мы услышали драгоценный удар сердца, который вернул нам надежду и жизнь Генри.

В палату наконец-то зашли врачи, которые после короткой перепалки с Алисой взялись за дальнейшую реанимацию отца, выгнав нас из палаты.

Мы стояли под палатой, прекрасно слыша все, что происходит внутри. Как рвались кожа отца от прокола иглой шприца, как адреналин растекался по его венам, делая кровь горькой и живой. Как его тело снова начало жить. Нам было не до конспирации, мы знали, что стоим в грязной праздничной одежде, словно неживые статуи под дверями палаты, но все равно не шевелились. Мы сдвинулись с места только тогда, когда доктора вышли, обсуждая ставки на ближайший чемпионат «Формулы-1».