Еще позже я помню, как пришел ночью к ней в комнату, я что-то шептал ей, потом целовал, но щека у нее была холодная, и она не отвечала, и я разбудил весь дом своим криком: мама умерла. Я не чувствовал горя, но что-то мрачное и страшное было во внезапном прекращении обычных домашних дел.
Через пару дней я увидел, как выносят ее гроб, и когда бонна сказала нам с сестрой, что мы больше никогда не увидим нашу мать, я просто удивился – почему?
Моя мать умерла, когда мне было почти четыре года, и вскоре после этого мы переехали в Кингстаун близ Дублина. Мы с сестрой Энни, которая была старше меня на четыре года, вставали по ночам и крались на кухню за хлебом, джемом или сахаром. Однажды утром, на рассвете, я прокрался в комнату бонны и увидел рядом с ней в постели человека с рыжими усами. Я притянул к себе сестру, и она тоже увидела его. Мы на цыпочках удалились, не разбудив их. Единственным моим чувством было удивление, но на следующий день медсестра отказала мне в сахаре на хлебе с маслом, и я сказал:
– Я расскажу!
Не знаю почему так сказал. Я тогда не имел ни малейшего представления о современной журналистике.
– Что расскажешь? – спросила она.
– Прошлой ночью в твоей постели был мужчина, – ответил я.
– Тише, тише! – пробормотала она и дала мне сахар.
После этого я обнаружил, что все, что мне нужно было сделать, это произнести «Я скажу!», чтобы получить то, чего хотел. Моя сестра даже пожелала однажды узнать, что я должен сказать, но я не сказал. Я отчетливо помню свое чувство превосходства над нею, потому что у нее не хватило ума эксплуатировать сахарный Клондайк.
Когда мне было от четырех до пяти лет, меня вместе с Энни отправили в пансион для девочек в Кингстауне [10] Кингстаун – столица острова Сент-Винсен, колонии Великобритании до 1979 г. Славится старейшим в Западном мире ботаническим садом.
, который содержала миссис Фрост. Меня поместили в один класс со старшими девочками из-за моих познаний в арифметике, и я старался изо всех сил, потому что хотел быть с ними, хотя у меня не было сознательной причины отдавать им предпочтение. Я помню, как ближайшая ко мне девочка поднимала меня и сажала на высокий стул, и как я торопливо складывал, делил, вычислял дроби… Как только заканчивал считать, я ронял карандаш на пол и сползал со стула якобы для того, чтобы поднять его, а на самом деле чтобы посмотреть на ноги девочек. Почему? Тогда я и понятия не имел.
В конце учебного года я уже садился и вставал со стула самостоятельно. И меня уже интересовали не только девичьи ножки, а гораздо большее.
Однажды я заметил красивую пару ножек под столом у окна. Солнце освещало их столь восхитительно, что они наполнили меня неописуемым наслаждением. Это были не такие уж полненькие ножки, какие я всегда любил. До того момента я думал, что самые красивые девичьи ножки – толстые. И вдруг я проникся прелестью стройных ножек, с такими тонкими лодыжками и сужающимися линиями. Я был очарован и в то же время немного напуган.
Я откинулся на спинку стула с одной мыслью в своей ещё детской головке: могу ли я приблизиться к этим прелестным ножкам и, возможно, коснуться их? Я знал, что могу пульнуть своим грифельным карандашом в нужный мне конец класса. На следующий день я так и сделал и незаметно пополз под столами, пока не оказался совсем близко к ножкам, от которых мое сердце трепетало почти в самом горле. Я протянул руку, чтобы дотронуться до них, и вдруг мне пришло в голову, что девочка просто испугается моего прикосновения и отдернет ноги, а меня обнаружат и… Я испугался.
Пришлось вернуться на место и обдумать ситуацию. Решение нашлось быстро. На следующий день я снова приполз к ногам девочки, осторожно подкатил карандаш к ее стопам и просунул руку между ее ног, как будто хотел достать его. Девочка взвизгнула, крепко зажала мою руку своими ножками и закричала:
– Что ты творишь?!
– Достаю карандаш, – смиренно ответил я. – Он сюда закатился.
– Вот он. – Девочка пнула карандаш ногой.
– Спасибо, – ответил я вне себя от радости, потому что одна ее ножка все еще касалась моей руки.
– Ты забавный малыш, – сказала девочка.
Но мне было все равно; я впервые вкусил райское блаженство, потому что запретный плод дарит нам настоящий рай!
Я не помню ее лица: оно показалось мне приятным, вот и всё, что я помню. Ни одна из девочек в классе не произвела на меня тогда никакого впечатления, но я до сих пор помню трепет восхищения и удовольствие, которое доставляли мне эти стройные ножки.
Читать дальше