Лина Манило - Моя панацея

Если к детям относиться хорошо, они же это чувствуют, верно?

– Папа обещал, что ты обязательно вернёшься. Папа хороший, он всегда правду говорит.

Вздыхаю и жмурюсь. Хорошо, что в темноте не видно моего лица. А Ярик всё рассказывает, какой необыкновенный у него папа, и как он верил, что мы обязательно скоро будем все вместе. Ждал. Просил добрую фею и загадывал желания в письмах к Деду Морозу.

Мне снова приходится пообещать, что я никуда не денусь. И только тогда Ярик засыпает. Неожиданно крепко, а я ещё бог знает, сколько времени вот так и лежу, глядя в стремительно светлеющий потолок. Думать обо всём этом невыносимо, но и не жевать бесконечные тяжёлые мысли невозможно. Они преследуют меня, неопределённость раздавливает в тонкую лепёшку.

Не в силах больше изображать покой и безмятежность, мягко стекаю с кровати, чтобы не разбудить ребёнка. Так, на цыпочках, выхожу из комнаты, бесшумно прикрываю за собой дверь. Пойду, хотя бы посуду помою, что ли.

Вниз по лестнице, в тишине большого дома, оказываюсь снова в кухне. Убираю тарелки в мойку, стираю крошки со стола, складываю остатки продуктов и кастрюльку с кашей в холодильник. Пусть среди множества техники здесь есть и посудомоечная машина, но мне необходим ручной труд. Тщательно, пятняшко за пятнышком, вымываю тарелку Ярика, стакан, из которого он пил, разделочную доску. Вытираю насухо, методично складываю в ящики. Тяну время, отвлекаюсь от плохих мыслей.

Тревога не отступает, а в высокие французские окна вливается всё больше света. Уже утро, и солнце совсем высоко. И когда я всё-таки решаюсь заправить модную и жутко навороченную кофеварку свежемолотыми зёрнами, за спиной слышатся шаги.

Тяжёлые, они всё ближе, а у меня сердце ухает в пятки. Максим. Мне не нужно поворачиваться, не нужно спрашивать, кто это, чтобы понять – это он. Его аромат я узнаю из миллиона других.

Каждый мельчайший волосок становится дыбом, когда ощущаю Максима совсем близко. Меня накрывает его тенью, обволакивает запахом, сбивает с ног энергетикой. Я снова ощущаю себя запутавшейся в его паутине бабочкой – бледной молью, слабой и беззащитной.

– Инга, – выдыхает мне в шею, рождает этим нехитрым действием миллиарды мурашек.

Его руки по обе стороны от меня, упираются в кухонный остров, а я крепче сжимаю в руках пакет с кофе. Острый краешек металлизированной фольги впивается в ладонь, но это позволяет мне собраться с мыслями. Благодатна боль. Спасительная.

– Максим, – зачем-то говорю, хотя вообще не о том хотела сказать.

– Ты варила Ярику кашу? Я слышу её запах.

– Да, гречневую с молоком.

– Он её любит, – низкий голос совсем близко, рядом с ухом. Рокочет, обволакивает, вливается в вены.

Мне бы оттолкнуть Максима, но не получается. Он меня подавляет. Или просто хочется так думать? Оправдать себя этим?

Нахожу всё-таки в себе силы и оборачиваюсь лицом к Максиму. Поднимаю взгляд, встречаюсь с тёмными уставшими глазами. Под ними тени, а на щеках налёт щетины.

– Павлик, он… как он? Ты его видел? Он… живой?

Максим закрывает глаза и издаёт странный горловой звук. То ли рычит, то ли стонет – не разобрать. А после обхватывает моё лицо ладонью, всем телом толкается в мою сторону, пригвождает поясницей к кухонному острову.

Он злой. В его глазах полыхает пламя. Моё горло пересыхает, и волна дрожи проходит по позвоночнику. Это не страх, нет. Это… возбуждение? Яростный огонь сжигает Максима, обжигает меня. Делает беззащитной, слабой. Сглатываю, смотрю на человека, изменившего мою жизнь. Сделавшего её до чёртиков странной.

– Твой Павлик подонок, – заявляет авторитетно и крепче впивается пальцами в моё лицо – Ты всё ещё любишь его?

Мотаю головой, а хватка на щеках слабеет.

– Он мой муж, – почти обиженно. Без тени сомнения.

– И что? Муж и муж. Ты любишь его?

– Тебе какая разница? – отпихиваю его в сторону, а Макс делает шаг назад. – Что ты пристал ко мне?! Какая тебе разница, кого я люблю?!

Максим наступает, отрезает меня от внешнего мира, ловит в силки своих рук, прижимает к своей груди крепко.

– Ты ответь мне на вопрос прямо: ты его любишь? Себе ответь. После этого, – прихватывает губами кожу на моей шее, проводит в этом месте языком по кругу. – После этого скажи: любишь?

Его губы горячие, а руки сильные. Он требует от меня ответа, словно от него зависит в этой жизни всё. Но я изворачиваюсь и всё-таки нахожу в себе силы его оттолкнуть. Руками, коленом – чем угодно. Лишь бы отошёл и не требовал от меня ничего.