Виктор Улин - Полудочка

На подоконнике стояли цветы, на стенах висели картинки – такие же убогие, как и на кухне.

Все было донельзя привычным.

Привычным был и диван.

Тысячу тысяч раз, оставив женщин на кухне, Ганцев сидел тут с Виктором перед телевизором, держал в одной руке стопку с водкой, а второй гладил кота, мягко урчащего на коленях.

Квартира Войтовичей была для него почти своей. Очень многое здесь носило след его руки. Кроме кухонной плиты и культового ресивера, без Ганцева не обошлась бы и Ксенькина комната. Трехсекционный платяной шкаф, где хранились носильные вещи всей семьи, из-за нехватки места стоял именно там. Габаритами и цветом – таким же черным, как и стенка в гостиной – он напоминал гробницу фараона, они с Виктором собирали его целый день. Да и новый линолеум в передней, по которому звучно шагал серый Лапсик, недавно привезли Войтовичу на « Газели », принадлежащей Ганцевской фирме.

Но сейчас эта знакомая, милая домашняя обстановка казалась зловещей, потому что тут только что совершилось нехорошее дело.

– Дядя Слава, вы есть хотите? – спросила Ксенька, приподнявшись на локте.

– Да нет, пожалуй, – отказался он. – Время обеда еще не пришло.

– А как насчет кофе?

– Кофе можно. Пойдем, выпьем.

– Лежите, я принесу.

– Кофе в постель мне еще никто не подавал, – он усмехнулся. – Да и вообще как-то принято наоборот. Но, признаться честно, я так расслабился… Буду тебе очень благодарен.

Кивнув, Ксенька спрыгнула с дивана.

Проводив глазами ее узкую фигуру, Ганцев подумал, что сам не знает, почему ему так хорошо с девчонкой.

С позиции телесных достоинств о ней не стоило говорить. Одна молочная железа Маргариты перевешивала все, что было – и чего не было – у Ксеньки.

Происходящее не укладывалось в понимание, но иначе идти не могло.

– Вам сколько сахару класть, дядя Слава? – донесся из кухни звонкий Ксенькин голос. – Одну ложку, две или три?

– Вообще без сахара. Побольше кофе, поменьше воды.

Лапсик доумывался, мягко перепрыгнул на диван, улегся серой шапкой у его плеча и замурчал. Он помнил гостя и принимал за своего.

– А большую порцию?

– Среднюю.

Почесав коту крутой лобик, Ганцев подбил подушку: пить кофе лежа было опасно.

– Дядя Слава, а я хочу татуировку сделать, – сообщила Ксенька, вернувшись и подав белую чашку на цветастом блюдечке.

– Какую? – спросил он, вдохнув приятный аромат. – Звезды вокруг сосков?

– Нет, не на титьках. Вот тут.

Девчонка похлопала себя ниже живота, который у нее был не выпуклым, а почти вогнутым.

– Зачем?

– Просто так, – ответила она и села на край дивана.

Линия Ксенькиной спины казалась детской. Чуть ниже поясницы еще не прошел темный рубчатый след от резинки. Ганцев не помнил, когда и как она снимала трусики.

– Сейчас это тебя прикалывает, понимаю, – сказал он, сделав маленький глоток. – А вырастешь, что будешь делать? Сама ведь говорила, что жизнь летит быстро.

– Сведу. Или сделаю совсем низко, на самом надписии. Потом отращу волосы, станет не видно.

Она знала ответы на все вопросы, в этом была прерогатива юности.

– А что нарисуешь? – поинтересовался он, выпив полчашки. – Розочку или паука? Или нарастающую луну?

– Ничего не нарисую. Просто напишу: « I love you ».

– Круто, – согласился Ганцев. – И кого же ты любишь?

– Вас, дядя Слава.

Кот перетек к нему на колени и замурлыкал еще громче.

– Ксенька… – он вздохнул. – Ты хоть понимаешь, что говоришь? Ты когда-нибудь любила?

– Не знаю, – она беззаботно повела тонкими плечами. – Как-то не задумывалась. Сейчас кажется, что люблю вас.

– Именно что кажется, – Ганцев вздохнул еще раз, приподнялся, поставил пустую чашку на стол-тумбу.

– А вы?

– Что – « я »?

– Вы кого-нибудь любили, кроме тети Риты?

Вскользь брошенный вопрос взмутил осадок.

В отношении Маргариты он чем дольше жил, тем сильнее понимал, что их союз основан на надежном товариществе, а не на любви.

Любовь – ураганная и сметающая под откос все мысли – у него была с первой женой, Наташей. Но они были столь молоды, что не могли контролировать чувства и подстраиваться друг под друга, поэтому разбежались раньше, чем поумнели.

Вспоминать те времена Ганцев не любил. Память ожидавшегося, но не состоявшегося саднила, как белая царапина на красном кузове « Хаммера ».

Но безбашенная девчонка за два дня завладела не только телом, но и душой, поэтому он помолчал и все-таки ответил: