Лейла Слимани - Адель [litres]

– Он не мог оставить Люсьена одного и бросить клинику посреди недели. Он же говорил тебе по телефону.

– Просто я расстроилась, только и всего. Думала, он поймет, как обидно, что он не приехал. Я много с кем хотела его познакомить, раз уж представился случай. Но, как видно…

– Что как видно?

– С этой его клиникой и большим домом мы, похоже, уже недостаточно хороши для него. В этом году он приехал всего раз, и то говорил сквозь зубы. Можно было догадаться, чего уж там.

– Мама, перестань. Он много работает. Вот и все.

Рядом с коллекцией спичек из баров разных гостиниц Симона поставила погребальную урну из бело-розового фарфора. Она походила на большую коробку печенья или на старинный английский заварочный чайник. За одну ночь отец переместился из черного кресла на стеллаж в гостиной.

– Никогда бы не подумала, что папа хотел, чтобы его кремировали.

Симона пожала плечами.

– Пусть он и не был верующим, все-таки его культура… Не стоило тебе так поступать. Могла бы обсудить со мной… – Адель закончила фразу неразборчивым шепотом.

– Ты вообще зачем сюда явилась? Меня отчитывать? Заступаться за отца даже после смерти? И так все только с ним и считались. С его идиотскими мечтами и выдумками. «Большая жизнь!» Ему-то любой жизни было мало. Знаешь, я тебе сейчас кое-что скажу. – Симона отхлебнула джина, прищелкнув языком о передние зубы. – Когда человек не удовлетворен, он рушит все вокруг себя.

Алюминиевые подносы опустели, и гости стали прощаться с Адель. «Вашей матери нужно отдохнуть». «Хорошие вышли похороны». И все, выходя, искоса поглядывали на прах ее отца.

Симона рухнула на диван. Она тихо всхлипывала, косметика у нее растеклась. Она разулась, и Адель смотрела на ее морщинистую кожу, покрытую бурыми пятнами. Черное платье с разрезом на боку было заколото большой английской булавкой. Она плакала, бормоча невнятные жалобы. Казалось, что она охвачена ужасом.

– Вы-то с ним были заодно. Всегда против меня. Если бы не он, ты бы годами сюда не приезжала, разве не так? Восьмое чудо света! Адель то, Адель се. А он и рад был думать, что ты так и осталась его милой маленькой девочкой. Защищал тебя. У него духу не хватало тебя наказывать, смотреть тебе в глаза. Он говорил: «Симона, разберись со своей дочерью» – и отводил взгляд. Но меня-то не обманешь. Ришар, бедолага, ничего не видит. Совсем как твой отец, такой же слепой и наивный. Мужчины плохо нас знают. Да и не хотят знать. Но я-то твоя мать, я все помню. Помню, как ты виляла задом, а тебе и восьми лет не было. Ты мужчин с ума сводила. Взрослые говорили о тебе, а ведь тебе и на глаза им попадаться не следовало. Хотя ничего хорошего они не говорили. Ты из тех детей, которых взрослые не любят. Уже тогда была с гнильцой. Этакая недотрога, еще та притворщица. Знаешь что? Можешь уходить. Я от тебя ничего не жду. А бедняга Ришар такой славный. Ты его не стоишь.

Адель тронула запястье Симоны. Ей хотелось сказать ей правду. Довериться ей и положиться на ее милость. Хотелось погладить ее лоб с прилипшими тонкими кудряшками, похожими на детские локоны. В детстве она была для матери обузой, потом стала соперницей, а времени на нежность, на мягкость, на объяснения так и не нашлось. Она не знала, с чего начать. Боялась повести себя неловко, чтобы не прорвались тридцать лет досады и горечи. Не хотела наблюдать один из тех истерических припадков, которыми было отмечено ее детство, когда ее мать с расцарапанным лицом и растрепанными волосами выкрикивала упреки всему миру. Она молчала, в горле стоял комок.

Симона заснула с открытым ртом, одурманенная успокоительными. Адель выпила то, что оставалось в бутылке джина. Прикончила остатки белого вина, которое мать оставила у плиты. Открыла ставни и посмотрела в окно на пустую парковку, на садик с выгоревшей травой. В мерзкой квартире, где прошло ее детство, она шаталась и натыкалась на стены. Руки у нее дрожали. Хорошо бы поспать, усыпить овладевшую ей ярость. Но было еще светло. Вечер только начинался, и она нетвердым шагом вышла из квартиры. На буфете в прихожей она оставила конверт и оранжевую коробочку с брошью.

Она села на автобус, идущий в центр. Стояла хорошая погода, на улицах было много народу. Туристы фотографировались. Молодые люди пили пиво, сидя на мостовой. Адель считала шаги, чтобы не упасть. Она села на солнечной террасе. Маленький мальчик, сидя на коленях у матери, дул в соломинку и пускал пузыри в стакане кока-колы. Официант спросил, ждет ли она кого-нибудь. Она покачала головой. Здесь нельзя было оставаться. Она встала из-за столика и вошла в бар.