Лейла Слимани - Адель [litres]

На третий день Адель устроилась под толстым одеялом на большой гостиничной кровати и включила телевизор. Она видела, как гаснет день, сквозь маленькое окно, выходившее на серый мрачный двор. Темнота заполнила комнату, а матери все еще не было. Адель попыталась заснуть под смех и музыку, сопровождавшие телерекламу. У нее болела голова. Она утратила чувство времени.

Она проголодалась, но не осмелилась взять что-нибудь из мини-бара, который мать назвала «ловушкой для туристов». Порылась в рюкзаке, ища шоколадный батончик или недоеденный сэндвич с ветчиной. Но нашла только две грязных конфетки с налипшими обрывками бумажной салфетки.

Она уже засыпала, когда в дверь постучали. Настойчиво. Все сильнее и сильнее. Адель подошла к двери, на которой не было глазка. Она не видела, кто стоит за ней, и не решалась открыть. «Кто там?» – спросила она дрожащим голосом. Ответа не последовало. Удары в дверь раздавались с удвоенной силой, она слышала шаги в коридоре. Ей показалось, что до нее доносится долгий хриплый раздраженный выдох, от которого дверь в конце концов слетит с петель.

Она так испугалась, что спряталась под кроватью, вся в поту, не сомневаясь, что в номер сейчас ворвутся и найдут ее здесь, плачущую, уткнувшуюся лицом в бежевый ковролин. Подумала, что надо бы вызвать полицию, поднять тревогу, кричать, пока ей не придут на помощь. Но сил сдвинуться с места не было – она почти лишилась чувств, оцепенела от ужаса.

Когда Симона около десяти вечера открыла дверь, Адель спала. Ее нога высунулась из-под кровати, и Симона схватила ее за щиколотку.

– И что ты здесь делаешь? Какую еще глупость учудила?

– Мама! Ты пришла! – Адель поднялась с пола и кинулась матери на шею. – Кто-то хотел войти! Я спряталась. Я так испугалась.

Симона взяла ее за плечи, внимательно посмотрела ей в лицо и ледяным голосом сказала:

– Ты правильно сделала, что спряталась. Так и надо.

Накануне отъезда Симона сдержала обещание и показала Адель город. Их сопровождал какой-то мужчина – ни его лица, ни даже имени Адель не запомнила. Она помнила только, что от него пахло мускусом и табаком и что Симона, нервная и напряженная, сказала ей: «Поздоровайся с дядей».

«Дядя» повел их обедать в кафе рядом с бульваром Сен-Мишель и впервые дал Адель попробовать глоток пива. Они перешли на другой берег Сены и дошли пешком до Больших бульваров. Адель медлила у витрин с игрушками в пассажах Вердо, Жуффруа, в галерее Вивьен и не слушала Симону, которая все больше теряла терпение. А потом они отправились на Монмартр. «Девочке понравится», – повторял «дядя». На площади Пигаль они сели в поезд для туристов, и Адель, стиснутая между матерью и этим мужчиной, с ужасом открыла для себя «Мулен Руж».

От этого визита на площадь Пигаль у нее осталось темное, пугающее воспоминание, одновременно мутное и ужасающе живое. Она помнила, как увидела – или ей показалось, что увидела, – на бульваре Клиши десятки проституток, полураздетых, несмотря на ледяную ноябрьскую морось. Помнила компании панков, наркоманов с нетвердой походкой, напомаженных сутенеров, транссексуалов с торчащими грудями и членами, обтянутыми леопардовыми юбками. Под защитой трясущегося поезда, похожего на гигантскую игрушку, стиснутая между матерью и этим мужчиной, которые обменивались похотливыми взглядами, Адель впервые ощутила эту смесь страха и желания, отвращения и эротического волнения. Это грязное желание узнать, что происходит за дверями почасовых гостиниц, в глубине дворов многоэтажек, на креслах кинотеатра «Атлас», в задней комнате секс-шопов, пронзавших сумерки розовыми и голубыми неоновыми вывесками. Никогда с тех пор, ни в объятиях мужчин, ни на прогулках по тому же бульвару многие годы спустя, она не переживала вновь это волшебное ощущение – прикоснуться к чему-то гнусному и непристойному, к буржуазной извращенности и человеческой низости.

Рождественские каникулы для Адель – темная и холодная дыра, сущее наказание. Ришар добрый и щедрый, Ришар ставит семью превыше всего, поэтому он пообещал, что все устроит. Он купил всем подарки, отвез машину на техосмотр и в очередной раз нашел прекрасный подарок для Адель.

Ей нужны каникулы. Она на пределе. Дня не проходило без того, чтобы ей не указали на ее худобу, осунувшееся лицо и перепады настроения. «Свежий воздух пойдет тебе на пользу». Как будто в Париже воздух менее свежий, чем где-то еще.

Каждый год на Рождество они ездили в Кан, к Робенсонам, а на Новый год – к родителям Адель. Это стало традицией, как любил повторять Ришар. Она не раз пыталась убедить его, что незачем тащиться аж в Булонь-сюр-Мер, чтобы повидать ее родителей, которые легко без них обойдутся. Но Ришар настаивал – ради Люсьена, «которому нужно знать бабушку и дедушку», и ради нее, «потому что семья – это важно».