Аида Золотая - Последний поцелуй неба

Сейчас надо было думать о другом. Уже сорок минут, как начался зачет по английскому. И она на него опаздывала. Если не сдаст — пересдача затянется до следующего семестра. Анна чертыхнулась. Препод был форменный идиот в своей принципиальности. Об этом говорил весь универ.

— И вот представляешь, — рассказывала она Таньке, когда за окном спускались сумерки, сидя у нее на кухне и стряхивая пепел в блюдце, — захожу я к этому принципиальному самой последней. Полистал он мою зачетку, что-то пробормотал по поводу объективности. Я ему билет подсовываю. Начинаю отвечать. А эта сволочь рукой на меня махнула и говорит: «Не напрягайтесь. Вы последняя из всей группы. Последними так просто не бывают». Ну я ж не дура, спрашиваю: «Сколько?»

Анна замолчала и глубоко затянулась, уставившись в окно.

— А он? — устало потерев виски, вежливо поинтересовалась Таня. Не потому что ей было интересно, а потому что положено было спрашивать. — Слушай, открой форточку, не хочу вставать…

— А как ты думаешь? Вперился в мою грудь и улыбается. Грязно так. Мерзко. Ведь профессор!

Снова в кухне зазвенела тишина, среди которой раздался деревянный треск старой оконной рамы. Таня вздрогнула и поежилась, натягивая на живот края спортивной мастерки, которая давно уже не сходилась.

— Конечно, вперился, — усмехнулась она. — Если бы ты нижнее белье носила, может, и бабки взял бы.

— Очень смешно, — обиделась Анна. — Знаешь, у меня какой синяк? Даже кружево жмет…

— Ладно, ладно, не плачься. Что такое реально «жмет», ты себе вряд ли представляешь. Так договорилась или дала?

— Дала, конечно. Кажется, он надоговаривался за целый день. И ладно бы еще извращенец! Я, когда поняла, что не откуплюсь, в голове варианты прикинула. Думаю, обопрусь пока на парту, потом видно будет. Хорошо в юбке была. А он, представляешь, подошел, руками под трусами полапал, покряхтел и говорит: «Не привык я так». Ну легла на спину. Елозился почти полчаса, будто щенок неопытный. Но зачет подписал, — Анна выпустила в потолок струйку дыма. — А скоро к мадам нашей.

— Тварь, — равнодушно сказала Таня, имея в виду то ли профессора, то ли мадам. — Дай затянуться… я все заначки повыбрасывала.

— Разбежалась, — зло выплюнула Анна и выбросила окурок в форточку. — Родишь — делай, что хочешь.

— Два месяца еще. Сдохну.

— Не сдохнешь, — уверенно сказала Анна.

— Когда я рожать решила, я не… — она запнулась и подняла на нее глаза, в неожиданно чистой голубизне которых были слезы. Но разве идет дождь, когда нет туч? Таня покачала головой и прошептала: — Ань, я дура. Ты отговаривала, мадам предупреждала. Ни работы, ни денег, ни хрена. Четыре стены. Когда нечего станет продавать, и того не останется.

— Идиотка! — Анна снова закурила и, опомнившись, выбросила сигарету все также в форточку. — Сколько тебе надо?

— На сигареты, — хмуро ответила Таня и отвернулась. — Не обращай внимания. Иногда просыпается жалость к себе, это нормально. У тебя же тоже приступы случаются.

— На сигареты не дам! А моя жалость — не твое дело, — Анна поднялась. — Пора мне, еще ехать. Звони, если что. На следующей неделе заскочу.

— Ань, — позвала Таня, удерживая ее на мгновение. — А рожать со мной пойдешь? Подружку можно, я спрашивала… Не могу одна, боюсь.

— Пойду. Там такси приехало. Пока.

В машине Анна уставилась невидящим взглядом в окно. Зло думала о том, что жизнь — дерьмо. Хоть вдоль, хоть поперек. Даже по диагонали.

У Анны Протасовой была своя диагональ, жирной линией отделившая прошлое от настоящего и перечеркнувшая будущее.

Она хорошо помнила, как находилась в клинике и как оказалась в детдоме. Но старалась не вспоминать о том времени. Сначала врачи, потом учителя делали то, что требовала выбранная ими однажды профессия, без оглядки на результат.

Но если только вспомнить, если только заглянуть…

Анна училась в одиннадцатом классе, когда их всем скопом отвезли на городские соревнования по спортивной гимнастике. Черт его знает зачем — вроде как массовку для камер создать. Снимал местный телеканал — а ей только-то на телевидение с ее страхами и рисками. Напустив на себя равнодушный вид, Аня наблюдала за участницами — что еще ей тогда оставалось? Некоторых знала с тех пор, когда сама училась в лучшей школе города. Было и такое в ту пору, о которой упорно пыталась не думать. И тренера их знала, потому что сама у нее занималась. Она старалась не попасться ей на глаза, пряча лицо под длинными прядями светлых волос, ссутулившись и вжавшись в спинку кресла. И облегченно вздохнула, усаживаясь в автобус, который отвозил обратно в детдом.