Шахразада - Грешник Шимас

— Воистину, воздаяние за каждый наш поступок всегда соизмеримо с самим поступком. И за не выполненным некогда обещанием обязательно последует наказание, равно как последует оно и за кровавым преступлением.

Никто из мудрецов дивана не удивился этим словам визиря — напротив, каждый из них вспоминал свои прегрешения и молил Аллаха всесильного, чтобы гнев гиганта Шимаса не был столь скор.

Шимас же почувствовал, что смертельно устал. Так сильно он не уставал уже давно — даже тогда, когда, движимый одной лишь жаждой мести, дошел до самого входа в преисподнюю. Но сейчас на его плечи давили каменные стены дивана, купол, выложенный затейливой мозаикой, минареты с притаившимися на вершине муэдзинами, все дворцы великой и прекрасной страны. И ответственность, что была во много раз более тяжелой, чем все дворцы, мечети и камни полюбившей его страны.

Думать о том, что сегодня в диване следовало бы принять хоть одно важное решение, ему не хотелось. И потому он просто молчал, радуясь мгновению тишины. О, в его неподвижности не было ни грана злого умысла. И все же он чувствовал, что с каждой минутой напряжение растет. Словно каждый из мудрецов гадает, кого на этот раз постигнет кара за не столь давние прегрешения. Ждет и боится, что именно его…

Молчание затягивалось, однако визирь молчал уже намеренно. Он вышел из задумчивости и теперь бросал тяжелый взгляд то на одного своего советника, то на другого. И чувствовал себя сейчас огромным питоном в зверинце халифа, который выбирает, какую бы из толстеньких ленивых мышек съесть ему сейчас. А какую оставить на десерт.

Дабы картина, нарисованная пылким воображением, была более полной, Шимас усмехнулся. О, то был воистину звериный оскал, а не ухмылка человека, пусть и весьма недобрая!

Молчал и сидящий рядом с визирем первый советник. Он собирался сегодня после дивана зайти в тихую харчевню и потолковать с долговязым франком о цене за его грязный труд. Однако прилюдное уничтожение кади отбило у него всяческую охоту вообще куда-то зачем-то выходить. Ибо он, первый советник, внезапно ощутил, что остался в коконе заговора совсем один. Казначей томился в зиндане, и уже было понятно, что скоро ему оттуда не выбраться. Уважаемый попечитель заведений призрения, глупый сластолюбец, был выставлен лжецом и растлителем и потому теперь нужен первому советнику не более чем палящее солнце в знойный день. Тучный и болтливый Сулейман-звездочет третий день отлеживался дома после выволочки, которую ему устроила жена, поклявшаяся завтра же подать прошение о разводе и отобрать у ничтожного все. От кади Саддама, оказывается, тоже было мало проку — ибо теперь он, похоже, останется верховным судьей совсем недолго.

«Аллах всесильный! Остался я, я один. Быть может, хоть меня минует злая несправедливость судьбы? Быть может, именно мне уготована великая цель — избавить страну от молодого и глупого халифа? А вместе с ним и от этого докучливого безумца, который верит слухам, который стал проверять все счета и хранилища казны…»

Пылающий взор первого советника впился в лицо визиря, суровое и гневное. И тут словно пелена спала с глаз уважаемого Хазима.

Ибо перед ним сидел он, Жак-бродяга, долговязый франк, который преподавал его, Хазима, соотечественникам изящное искусство обращения с оружием! И только шрама — уродливого шрама от страшного сабельного удара через все лицо — не было…

«О я несчастнейший! — воскликнул первый советник. — Как же я, мудрый человек, придумавший заговор, ясно видевший перед собой цель и нашедший средства для достижения этой цели, как же я не узнал в болтливом франке нашего нового визиря?»

И Шимас, словно услышав мысли первого советника, повернулся к нему лицом. Что-то в выражении лица достойного Хазима или, быть может, в изломе бровей подсказало визирю, что советник его узнал.

«Ну вот и отлично, почтеннейший советник, — подумал визирь. — Теперь ты в полной мере осознал, что стало с твоим воистину детским заговором… Как раньше понял, что никого из соратников рядом с тобой не осталось… Это станет тебе преотличным уроком, воистину так!»

Чем больше присматривался первый советник к визирю, тем яснее видел, что он и франк Жак — один и тот же человек. Тот же поворот головы, тот же голос, тот же немалый рост. Те же руки…