Шахразада - Грешник Шимас

Разумно было бы предположить, мальчик мой, что те, кого ты сместишь, могут воспылать гневом на несправедливость судьбы. И ты должен быть к этому готов. Ведь чем дольше ты будешь медлить с этим болезненным, но необходимым деянием, тем более сильный гнев вызовет оно у каждого, кто в единый миг лишится всех постов и почестей.

Провожай их с поклонами, но смести всех, решительно и неуклонно…»

— Ох, отец, как же это будет непросто, — прошептал халиф Салех. — Да и не смогу я, пожалуй, сразу изгнать и казначея, и первого советника, и всех смотрителей, и попечителей… К сожалению, не так многочисленны ряды моих друзей, как было бы необходимо для этого сурового деяния.

Увы, это было так. Ибо близкие его друзья, на которых всегда можно положиться, и впрямь были немногочисленны. А для столь полной замены даже одного дивана полагалось бы, чтобы друзья исчислялись десятками. А такого не может быть ни у одного живого человека и уж тем более у наследника правителя.

— И потому, отец, мне придется менять каждого из советников лишь после того, как найду я на его место человека доверенного, молодого и достойного. А это, увы, потребует весьма и весьма немалого времени. Увы, куда большего, чем ты пишешь в этом письме…

Стражники, стоявшие за дверями покоев, конечно, слышали все — от первого до последнего слова молодого халифа. Должно быть, любой из советников дивана отвалил бы им немало золота, если бы знал, что их уютные должности им более не принадлежат. Что очень и очень скоро они услышат велеречивые слова церемониймейстера, которые будут провожать их на заслуженный отдых, отлучая тем самым от насиженных и таких хлебных мест.

Но, увы, ничего этого не знали ни казначей, ни старый визирь, ни первый советник дивана, ни смотритель закромов прекрасной страны Аль-Миради. И потому спали спокойно.

Халиф же вовсе не спал. Вновь и вновь перебирая воспоминания и придирчиво анализируя их, он решал, кто из его друзей сможет быть лучшим на том или ином посту.

И наконец к утру решение было принято. Фархад, сильный и мужественный, должен сменить главнокомандующего. И это должно стать единственным безболезненным шагом — ибо командующий был уже столь немолод, что давно мечтал об отставке, не стараясь удержаться на своем посту ни одной лишней минуты.

Джалал ад-Дин, упорный и въедливый, сменит на посту смотрителя всех школ страны. Ибо за учеными, как был свято убежден Салех, будущее страны. И потому неразумно, да и невыгодно учить детей спустя рукава.

Шимасу [1] Мудрый читатель, конечно, вспомнил о «Тайне визиря Шимаса». же, появившемуся в стране лишь недавно, многоликому и повидавшему более чем достаточно за свой недолгий век, отличному игроку в шахматы, самому изворотливому и хладнокровному, халиф Салех отвел пост визиря. О да, иногда хитрость, умение интриговать и просчитывать ходы визирю нужны куда больше, чем знание сотен и тысяч законов, уложений и правил.

Он стоял посреди комнаты и решал, кем же станет сегодня — пустым вертопрахом, отправившимся на прогулку в поисках новых приключений, или пиратом, ступившим на берег в поисках большой, но чистой любви до самого утра… Быть может, стоило бы одеться солдатом?… И просто нести стражу у какой-нибудь харчевни, чтобы в нужный момент наказать воришку… Или, быть может, спасти из злых рук юную прелестницу, которая по недоразумению выйдет на улицу в поздний час без сопровождения…

О, он был воистину многолик. Высокому этому искусству он научился за годы странствий. Вернее, годы следования первой из избранных целей подарили ему бесчисленное множество ликов, научили преображаться столь полно, сколько это было вообще возможно. И пусть это была всего лишь игра, в которую он играл с самим собой, пусть о ней не знал никто, лишь его самые близкие друзья… Правильнее сказать, что игра эта была именно тем и хороша, что о ней никто не знал.

О да, каждый свободный вечер он посвящал своей игре и своим прогулкам по городу. Сейчас он уже был куда более умелым, чем даже самый умелый лицедей. Ибо он играл не так, чтобы поверила глупая легковерная публика, а так, чтобы он сам верил в каждый свой поступок и в каждое свое слово.

Его лицедейство воистину было лишь игрой — он не играл в разбойника, мечтающего опустошить сундуки богатого купца, он не играл в убийцу, получающего щедрое вознаграждение за то, что лишил жизни какого-то беднягу. О нет, ибо тогда, на войне, он видел вполне достаточно самых настоящих ран и смертей, чтобы навсегда воспылать отвращением даже к игре в убийство.