Дара. Анонимный викторианский роман

Дрожа от ужаса, изо всех сил сжимая перила, я снизу вверх смотрела на громады валов, которые обрушивались на палубу с высоты сорока футов. Я мгновенно промокла до костей, меня трясло не только от страха, но и от холода. Слышно было, как с хрустом ударяется о рею такелаж спасательной шлюпки, когда она, словно взбесившись, билась и силилась сорваться с опоры. Дымовая труба тоже раскачивалась с громким скрипом: я каждую секунду ждала, что она вот-вот рухнет на палубу и подожжет каюты. Наконец матросы, очевидно, выполняя приказ капитана, поднялись наверх и принялись закреплять трубу тяжелыми цепями.

Пытаясь хоть что-нибудь разглядеть сквозь сплошную пелену брызг, я наконец заметила вход на нижние палубы. Я поднялась на ноги, намереваясь добежать до него. Я выжидала затишья между порывами ветра, но вместо этого корабль вдруг резко накренился на борт. Увидев горой нависшую надо мной громаду палубы, я обернулась назад, чтобы покрепче взяться за перила, но судно накренилось еще больше, почти завалившись на борт, и я, не удержавшись на ногах, упала на колени. Вдруг меня ударило по затылку чем-то тяжелым. Прежде чем я отключилась и уткнулась лбом в палубу, я успела услышать у себя над головой испуганный мужской крик.

Когда я пришла в себя, мои пальцы все еще сжимали перила. Скрючившись от тошноты и жуткой головной боли, я кое-как, на четвереньках доползла до постели и, не обращая внимания ни на запах, ни на бушевавшую снаружи бурю, провалилась в глубокий сон.

Наутро ветер истощил свои силы. Хотя нас еще изрядно трепало, по сравнению с ночной бурей это была лишь легкая рябь. А к восьми часам, когда Роберт пришел меня будить, море уже почти совсем стихло. Увидев у меня на лбу ссадину, он взволнованно спросил, что случилось. Я в двух словах рассказала ему о своем ночном приключении и попросила, чтобы он до полудня дал мне поспать, — голова еще очень болела. Как только он ушел, я тут же рухнула на кровать и с облегчением погрузилась в дремоту.

В полдень, когда он вернулся, я уже встала и оделась; хотя слабость еще ощущалась, сон все же очень меня освежил. Роберт успел хорошенько обдумать все, что я ему рассказала утром, и сообщил мне о своих подозрениях. По его мнению, мужчина, который угрожал мне, сказав, что я «сгину под водой», в эту ночь, когда я стояла, ухватившись за борт, попытался осуществить свою угрозу. Без сомнения, он преуспел бы в этом, если бы не порыв ветра, внезапно швырнувший судно на борт. Роберт считал, что, когда я обернулась лицом к борту, этот человек бросился ко мне, чтобы столкнуть меня в море, но то, что я упала на колени, спасло мне жизнь — он промахнулся и сам перелетел за борт, успев лишь ударить меня ботинком по голове.

В тот же день Роберт поговорил с капитаном и узнал, что один из матросов бесследно пропал — по всей вероятности, его унесло за борт волной. Роберту показалось, что капитан говорил о гибели этого человека без особого сожаления — репутация у этого матроса была хуже некуда. Весь экипаж его терпеть не мог за буйный нрав и постоянные стычки с другими моряками; кроме того, поговаривали, что он убил человека в потасовке в портовом переулке Ливерпуля. Один из матросов видел, как он промывал кровь из глубокой ножевой раны на руке на следующую ночь после отплытия из Ливерпуля. А поскольку капитану было известно, чем закончилась драка в порту, вывод напрашивался сам собой.

Я благодарила Господа за свое счастливое избавление и с нетерпением ожидала прибытия в Нью-Йорк, где я смогла бы наконец выкинуть из головы всю эту жуть.

Прошло три дня, и лоцман привел наше судно в Нью-Йоркский залив и дальше — в великолепный порт Нью-Йорка. Вдали виднелись «Большой Западный» и другие трансатлантические корабли, стоявшие у Сэнд Хука в ожидании своего отправления в очередное путешествие через океан. Солнце сверкало над сотнями деревянных домишек, из которых собственно и состоял тогда город, по крайней мере — Манхэттен; я с восторгом глазела на хлопоты и суету, связанные со швартовкой нашего корабля.

Первыми, кто нас встретил, когда мы сошли с корабля и ступили на землю Америки, которая многим из нас, эмигрантов, казалась настоящей землей обетованной, были таможенные служащие и чиновники иммиграционной службы. Впрочем, для нас с Робертом все эти вопросы и заполнение бумаг были простой формальностью, поскольку мы не считались «нежелательным элементом», нас встретили довольно тепло.

На пристани стояла целая толпа людей всех национальностей, встречающих своих новоприбывших родственников. Роберт обратил мое внимание на то, как легко определить, из какой части Европы родом эти люди: ирландцы были одеты в бриджи и высокие шляпы и держали в руках свои длинные «посохи» — дубины, без колебаний пускавшиеся в ход в драке; шведы — в своих пестрых разноцветных жилетках; немцы, в коротких сюртуках и национальных шляпах, курили коротенькие пенковые трубки.