Мэри Уэсли - Разумная жизнь

— Так ты меня обманула? — В голосе звучала злость и облегчение. — Ты обманула меня?

Флора оттолкнула его фонарик. Ей показалось, в их отношениях всегда присутствовал какой-то обман.

— Убери, уже светает.

— Я не думаю, что вот это приветствие „Добро пожаловать!“ мне. Как считаешь?

— Я думаю, вам обоим.

— Надеюсь, — Хьюберт стряхнул с себя мрачное настроение. — Не хотел бы я думать, что внес свой вклад в его кончину.

— Но ты же хотел его смерти, — ровным голосом сказала Флора, как о само собой разумеющемся факте. — Ну вот он и умер.

— И все потому, — начал вилять Хьюберт, — что у него не было друзей. Если бы у него были друзья, все было бы по-другому.

Флора скептически проговорила:

— Могло быть и по-другому.

Он засмеялся.

— Честно говоря, знаешь, чего мне хотелось? Чтобы меня пригласили сюда погостить, искупаться в ванной, где шесть ванн. Все это звучало так экзотично. Но сегодня утром, о Господи, должно быть, это было вчера, поверенный сказал, что полдома сгорело и ванная…

— Пять ванн зарыто в склоне, из них сделаны прудики, я сидела возле них, когда ты подошел ко мне.

— Довольно забавно. — На какой-то момент Хьюберт подумал, что мог бы задушить ее за открывшийся обман. — Тейт мне кое-что сообщил… о…

— Что? О чем?

Хьюберт захохотал.

— Он мне напомнил, что Пенгапах может перейти только моему наследнику мужского пола. Возможно, — сказал он, хихикая, — нам лучше пожениться и начать производить детей.

— Ты свинья. — И Флора ударила его.

Когда ссора прекратилась, Хьюберт обнял ее, но она заявила:

— Я уезжаю. Где мой чемодан? Мне не надо было приезжать сюда!

— Дорогая, я пошутил. — Он гладил ее по волосам. — Извини, извини. Ну давай не будем ссориться, ну пожалуйста. Посмотри, светает. Уже Рождество. С Рождеством тебя!

— Хорошо, но я не выйду за тебя замуж. Я не могу выйти за тебя замуж. Я не могу объяснить почему. Прости, и тебя с Рождеством.

— Пошли осмотрим дом. — Хьюберт с удивлением почувствовал, что хотел бы, чтобы с ними сейчас был Космо.

Спустившись к завтраку, Милли осмотрела рождественскую елку в холле. Космо, Мэбс, Нигел, Генри и Таши вчера нарядили ее. Красивая — в серебре и золоте, с белыми свечами, совсем не такая, как в детстве и в школьные дни, когда елку украшали так густо, что почти не видно было иголок. Свертки под деревом стали более изящными, в бледно-голубой и розовой бумаге и перевязаны золотыми и серебряными ленточками. Она узнала среди них свои подарки в ярко-красной, зеленой и желтой бумаге, как всегда. „Возможно, — подумала Милли с некоторой тоской, — мы снова вернемся в детство вместе с нашими внуками“.

— С Рождеством, — поздравила она всех, открывая дверь столовой. — Счастливого Рождества. — Она поцеловала мужа. Сегодня они уже целовались, когда преемница Молли, Бриджит, принесла утренний чай, но тот поцелуй был шершавым, Ангус еще не побрился. Теперь его щеки были гладкими, и губы задержались на его ароматной загорелой коже. — С Рождеством, мои дорогие. — Она села. — Моя почта? — Куча открыток, отправленных в последнюю минуту, все люди справляются с этим прекрасно. — Ой, я правда люблю Рождество. — Она оглядела семью за столом и Таши с Генри, таких близких, почти членов семьи. Хьюберта и Джойс, привычных гостей, в этом году с ними не было. — Я заглянула в детскую, няни уже едва сдерживают возбуждение малышей. — Ее дорогие родные завтракали, вскрывали конверты, передавали ей приветы.

Космо принес матери кофе.

— Что еще для тебя сделать, ма? — Он поцеловал ее в щеку.

— Сперва я просмотрю почту. А это что? А это? — воскликнула она, обнаружив два пакета, перевязанных ленточками. Без имени. Так таинственно.

— Подарки экстра-класса, специально для жены! — Ангус сиял, глядя на Милли, и та зарделась от удовольствия. — Открывай, — сказал он, раздувая усы. Она замечательная женщина, думал Ангус, наблюдая, как Милли разворачивает пакеты, такая же красивая, как в восемнадцать лет, и такая дорогая его сердцу. Он хотел бы высказать вслух свои мысли, но его сдерживало присутствие детей, обменивавшихся таинственными улыбками. Вообще-то, подумал он, на самом деле, он никогда не называл ее „дорогая моему сердцу“, не рассмеется ли она, назови он ее так?

Пытаясь справиться с крепким узлом, Милли воскликнула:

— О дорогой, ну зачем ты… И „Флорис“ — мое самое любимое. Ну честно, Ангус, как ты мог? Шоколадные трюфели из „Фортнума“. Что станет с моей фигурой?