Джудит Крэнц - Слава, любовь и скандалы

Бет Авигдор так тепло обняла Фов, словно та была ее любимой племянницей.

— Вы, должно быть, очень устали, моя дорогая Фов. Комната для гостей ждет вас. Не хотите ли прилечь на часок перед обедом?

— Нет, благодарю вас, мадам Авигдор. Я хотела бы немедленно переговорить с мэтром Перреном.

Фов и адвокат вышли на просторную террасу. Город расстилался внизу, вдалеке синела Рона, на дальнем ее берегу высились силуэты дворцов Авиньона, чьи шпили и башни напоминали гигантский корабль, плывущий по своенравной реке.

— Эрик говорил мне, что вы участвовали в Сопротивлении вместе с месье Авигдором, — заговорила Фов, когда они сели. Ее по-прежнему беспокоила очевидная молодость адвоката.

— Видите ли, я всегда терпеть не мог школу. Куда веселее было носиться по дорогам Прованса и играть в казаков-разбойников. Когда война закончилась, мне было тринадцать лет. Увы, меня успели снова загнать за парту, но я все-таки сумел стать вполне респектабельным гражданином, как вы можете заметить.

— Сколько же вам было лет, когда вы сбежали из школы?

— Десять. — Мэтр Перрен пожал плечами и улыбнулся. — Но ростом я был точно такой же, как сейчас. — Он улыбнулся снова, и Фов увидела перед собой того мальчишку-патриота, каким он был, и все недоверие к нему исчезло.

— Мэтр Перрен, вы можете мне помочь?

— Именно об этом я думал все время после звонка Адриана. На самом деле, мадемуазель, я работал с утра до вечера и должен вам сказать, что провел интереснейший день в моей жизни.

— Вы уже приступили к работе? Но мы даже не поговорили с вами.

— Суть вопроса сводится к наличию свидетелей, верно? Их я и искал. И с удовольствием сообщаю вам, что одного нашел.

— Одного свидетеля? — протестующе воскликнула Фов. — Чем он поможет, если выдвинуто обвинение в непристойном поведении? Когда моя мать встретила моего отца, ей было двадцать четыре года. Разумеется, до этой встречи она жила своей жизнью, ее никто бы не назвал монахиней… И теперь ее память оказалась в руках моей сводной сестры, которая с удовольствием вываляет ее имя в грязи.

Уверенность Фов в способностях Жана Перрена исчезла так же быстро, как и появилась. Как мог этот человек, снова показавшийся ей наивным и неопытным, не подумать о том, какие факты из биографии Тедди Люнель, разбившей сердца сотен мужчин, могут всплыть во время судебного разбирательства? Мелвин сказал ей: «Энное количество любовников», но он всегда был с нею очень тактичен.

Сколько имен вспомнят на суде? Кто из этих мужчин не захочет похвастаться своими отношениями с самой красивой женщиной в мире?

— Мадемуазель, простите меня, но какое отношение к делу имеет возраст вашей матери?

— Непосредственное, как мне это представляется, — рассеянно отозвалась Фов. Перрен по-прежнему ее не понимал.

— Вы не говорили с французскими адвокатами или нотариусами?

— Моя бабушка беседовала с французским консулом в Нью-Йорке, и я получила визу на следующий же день.

— А, дипломат… Что он может знать?! Дело в том, мадемуазель, что французский закон в этом вопросе невозможно трактовать двояко, он четок и ясен и не допускает никаких сомнений или злонамеренных спекуляций. Обвинение в непристойном поведений может распространяться только на тот период времени, когда ваши родители жили вместе и когда можно усомниться в том, кто именно является вашим отцом. Насколько мне удалось выяснить, ваши родители не расставались с момента их первой встречи до того дня, когда погибла ваша мать. В этом нет никаких сомнений.

Он отвернулся и не стал смотреть в лицо Фов. Просто неприлично видеть, когда у человека падает с души такой груз. Когда Жан Перрен услышал, что молодая женщина начала всхлипывать, он встал и ушел в дом.

— Что случилось? — спросила Бет Авигдор. — Мне пойти к ней?

— Не стоит, ей лучше немного побыть одной, — посоветовал мэтр Перрен.

Эрик не обратил на его слова внимания и вылетел на террасу, где, сжавшись в комочек в кресле, отчаянно плакала Фов. Рыдания сотрясали ее тело, и Эрик по-настоящему испугался. Он крепко обнял ее, шептал на ухо какие-то нежные глупости, баюкал, словно ребенка, пока у нее не кончились слезы. Наконец Фов подняла к нему распухшее, залитое слезами лицо и прошептала:

— Платок.

Эрик порылся в карманах, но ничего не нашел.

— Вытрись рукавом моей рубашки, — предложил он.

— Я не могу, — простонала Фов, — это же совершенно ужасно.

— Да брось ты, — рассмеялся Эрик и расстегнул манжету. — Представь, что это платок, и все будет в порядке!