Ежи Косински - Игра страсти

Вечером, захватив с собой чемодан с вещами для ночлега, она приходила к нему в гости. Ее появление в тесных дверях его дома на колесах всегда было для него событием: шорох платья, грациозная походка знающей себе цену женщины, которая, подобно балерине, влетала на крыльях или же входила, словно модель на подиум во время показа мод. У нее вошло в привычку, прежде чем подняться в альков, посидеть с напитками в гостиной каравана. Во время таких эпизодов Мануэла была беспокойной, даже раздражительной. Пока они разговаривали, она расхаживала по комнате, перелистывая какой-нибудь журнал о конном спорте, лежавший у него на полке, затем швыряла его прочь. Иногда в бронзовых деталях или зеркале на стене она видела свое отражение, и тогда она тотчас поднимала руку, чтобы поправить прическу, изучала грим, поправляла складки блузки, ниспадавшие на шею и плечи. Ей всегда хотелось произвести впечатление на Фабиана своими успехами в качестве представительницы прекрасного пола, усовершенствованием своей красоты и женственности. Ее присутствие непременно ощущалось в комнате: натура страстная, она носилась взад и вперед, словно подхлестываемая копной своих роскошных волос, из-под одежды виднелись очертания ее великолепных плеч и бедер. Снаружи царила тишина: город, деревья, его дом на колесах были островками в темном океане. Лишь вдалеке горела оранжевая нить огней, словно петлей стягивавшая парк.

Вскоре Фабиан просил Мануэлу подняться к нему в альков. Поднявшись, она подливала себе в бокал, в последний раз прихорашивалась перед зеркалом и шла наверх первой. Идя следом за ней, он любовался безупречными линиями ног, изысканным изгибом бедер, чувствуя, как его охватывает неистребимое желание.

Оказавшись в алькове, Мануэла садилась на край постели, выставляя напоказ свои длинные ноги. Она распускала свои пышные волосы, падавшие ей на плечи. Когда он протягивал руку, чтобы погладить их, ему приходило в голову, что волосы, так же как кожа, зубы и ногти, не имеют половых различий. Их текстура, форма и цвет в равной степени придают красоту как мужчине, так и женщине.

Теперь, как и прежде, она продляла эту фазу их встречи, позволяя ему любоваться красотой ее лица, готовая ублажить его, в то время как остальная часть ее существа была спрятана под одеждой: дразня его, она знала, что ему непонятно, вызвано ли возбуждение, отразившееся на ее лице, реакцией ее собственного тела.

Он мог обладать ею, убеждал он себя, так, как ему хотелось, на условиях, которые были установлены ею самой, чтобы доставить ему удовольствие как мужчине — одному из тех существ, от которых ее отделяла новообретенная женственность, дух ее собственного мира. Фабиан понимал: отдать ему большую часть себя, предложить все свое тело, означало бы для нее отдать меньше того, что она считала своей сущностью, что больше всего любила в себе.

Однако если он и возбуждался ее красотой, ароматом ее женственности, то лишь потому, что ждал, когда она, перестав быть пассивной, поощряемая его волнением, сама захочет овладеть им.

Следовательно, он должен был почувствовать в ней то движение, сознавая, что узкая полоска ткани — всего лишь фиговый листок, скрывающий ее тело, — была единственной преградой, отделяющей ее от него. Она отвечала ему просьбой, чтобы он притушил освещение в алькове, где только зеркало могло быть свидетелем ее наготы, и после некоторого колебания снимала узкую полоску ткани и отдирала пластырь. Теперь она была совершенно голой, но по-прежнему не позволяла себе быть возбужденной, так как узы ее тела были по-прежнему прочны. Под влиянием того образа собственного «я», хотя она и была обнажена, она считала себя одетой, спрятанной от самой себя. Она по-прежнему не позволяла своей руке, руке женщины, вторгаться в область мужского начала, которое в ней существовало, боялась, что возбуждение погубит в ней женщину. Она старалась доставить Фабиану больше удовольствия своими прикосновениями, предлагая ему позы, устранявшие преграды между ним самим и его желанием, хотя она по-прежнему отказывала испытывать его собственной плоти.

Постепенно, наблюдая за Фабианом и видя то наслаждение, которое он получал от ее общества, Мануэла осознала, что если ему не претит способ, каким она получает удовольствие, то это не должно служить и для нее преградой. Она убедилась, что, нуждаясь в сексе, оставалась в неменьшей степени женщиной, чем он — мужчиной, когда он удовлетворял свои потребности; что, вместе с ним достигнув физического наслаждения, она только утвердит свое состояние как женщина, укрепит реальность собственного существования.