Эрик Сигал - Аутодафе

Он уронил голову и заплакал.

Тима будто током ударило. «Так мой отец — Такк Делани ? Этот мордоворот? Эта трусливая скотина?» От одной мысли ему сделалось тошно.

В этот момент старик священник поднял на него глаза и встретил негодующий взгляд.

— Вот вам моя исповедь, отец Хоган, — невнятно произнес он. — Вы отпустите мне грехи?

Тим замялся, потом выпалил:

— Не сомневаюсь, Господь в Своем неисчерпаемом милосердии ниспошлет вам Свое прощение. — И после паузы добавил ледяным тоном: — Моего же вы никогда не дождетесь.

Стояло туманное нью-йоркское утро. Однако Такк Делани, одетый в рубашку с коротким рукавом, открывавшую его мясистые бицепсы, весь взмок от работы: он косил лужайку перед своим домом в Квинсе, куда переехал с семьей несколько лет назад, когда получил сержантские погоны.

Он остановился, достал платок, вытер пот со лба и в этот момент увидел своего племянника. Тот, в джинсах и старенькой бейсбольной куртке, шел к калитке.

— Эй, Тим! — недовольно окликнул Такк. — Что это за наряд для священнослужителя?

Тим пропустил замечание мимо ушей.

— Заткнись! Не тебе мне мораль читать!

Дядька рассвирепел, его бычья шея налилась кровью.

— Эй, мистер! — прорычал он. — Следи за своими выражениями! Не то, будь ты хоть сто раз священник, я тебя отделаю!

В каком-то смысле Тим был рад, что дядька разозлился. Ему будет легче выпустить свою злость в атмосфере такой же враждебности.

Всю дорогу до Квинса он думал о том, как заведет разговор на столь болезненную тему. Ссора открывала ему прекрасную возможность.

— Сержант Делани, ты — позор нашей полиции! — ядовито заявил Тим. — Я легко мог бы притянуть тебя за жестокое обращение с ребенком.

Лицо у Такка налилось кровью. Казалось, его сейчас хватит удар.

— Какого черта ты…

И тут до него дошло: Тим все знает. Он застыл и чуть не задохнулся.

— Что ты тут пытаешься мне наплести? — Его агрессивный тон несколько поутих. — Несешь, сам не знаешь что!

Тим посмотрел на Такка и ощутил страшный стыд от того, что его родитель оказался таким бесчувственным животным.

— Тебя следует убить за то, что ты не давал мне с ней видеться, — прорычал он сквозь зубы.

— Убить меня? Свою плоть и кровь? Я дал тебе жизнь, парень! — Такк нервно засмеялся. — Служитель церкви собирается совершить отцеубийство?

— Ты убил мою мать. Ты украл у нее жизнь!

— Можешь говорить что хочешь, маленький ублюдок. Именно такой ты и есть.

— Для тебя, Такк, тоже есть определение. И даже еще похлеще.

Внезапно лицо полицейского скривилось в злорадной улыбке.

— А кроме того, я вовсе не уверен, что именно я твой отец. У твоей мамаши всегда было жарко в штанишках…

— Заткнись! — взревел Тим.

— Ну же, смелей! — осклабился Такк, выставляя вперед кулак. — Докажи, что ты мой сын. Попробуй мне врезать!

Такк, приняв минутное замешательство Тима за робость, принялся задирать его тычками левой в лицо.

И тут Тим потерял остатки самообладания и со всего маха двинул Такку в живот. Когда тот согнулся пополам от боли, Тим нанес ему сокрушительный удар правой в челюсть.

Дядька повалился на траву, и в этот момент на крыльце появилась Кэсси.

— Господи, Тим, что ты наделал!

Тим потер ноющую правую руку, отдышался и пролепетал:

— Почему, Кэсси, почему?

— Ради бога! — Тетка с истерическими криками бросилась к мужу. Тот приподнялся на локтях и теперь пытался встать и удержать равновесие. — Я тебя в дом взяла! Ты представляешь себе, какая это была для меня мука? И какой же ты после этого священник?

Тим смерил взглядом обоих приемных родителей и из самой глубины своего израненного сердца произнес:

— А какие же вы после этого люди?

Затем повернулся и зашагал прочь.

Формально Дебора с первого сентября являлась раввином общины Бейт-Шалом и уже дважды вела субботнее богослужение, а один раз даже похоронный обряд. Тем самым она уже имела опыт общения с несколькими членами общины. Но лишь в канун Нового года [74] Речь идет об иудейском Новом годе — Ром-ха-Шана ( букв.: «голова года»), празднуемом в начале осени. она наконец поняла, почему молельный дом был построен с расчетом на девятьсот прихожан.

С завершением годичного круга иудеи всего мира собираются для искупления грехов и очищения. Если католики могут переживать катарсис веры в любое время, то евреям это счастье выпадает только в Святые дни. В эти дни еврей кается вместе с братьями по вере и находит величайшее облегчение в том, чтобы исповедаться в грехах своих в едином хоре с другими, а затем выслушать порицание из уст облаченного в белые одежды духовного лидера общины.