Майкл Корда: Роковая женщина

До него дошло, что вчера он не прослушал сообщений на автоответчике — эта мысль мелькнула у него, когда он ложился спать, но он сознательно отмахнулся от нее.

Пат машинально потянулся туда, где должен быть карман, но, конечно, на спортивном костюме его не было. Он не брал с собой денег на пробежку — только ключ, висящий на шнурке вокруг шеи. Он подумал, что может занять тридцать центов у собачницы, но она уже исчезла за углом.

Мгновение он размышлял об анекдотической ситуации — Баннермэн вынужден стрелять мелочь у прохожих! Он оглядел улицу, но никого не было видно, даже швейцар куда-то ушел. Попытался открыть дверцу автомата, но та была прочно заперта. Пнул ее. Снова ничего не произошло — все было предусмотрено именно для таких случаев.

— Черт! — выдохнул он. Обхватив автомат руками, он приподнял его и удивился, как это тяжело сделать. Он сжал автомат в своих медвежьих объятиях и, пригнув колени, приподнял его до уровня плеч. Пыхтя от напряжения, Патнэм бросил автомат на тротуар, и стеклянная дверь разбилась, вывалив на улицу имеющиеся в нем экземпляры «Таймс». Таксист притормозил посмотреть что происходит и, бросив из окна единственный взгляд на потного, краснолицего, небритого мужчину, разбивающего уличный газетный автомат, под визг шин поспешил прочь от возможных неприятностей.

Пат, подняв экземпляр «Таймс», побежал к дому.

— У меня не было с собой ни единого траханого цента, — пояснил он привратнику, который вернулся в вестибюль, привлеченный шумом на улице.

— Парень, я ничего не видел.

Пат кивнул. Что ему нравилось в Нью-Йорке, где вообще мало что может понравиться, — так это то, что здесь никто никогда ничего не видит и не слышит. Он не знал фамилий своих соседей, а если они знали его, то никогда не показывали виду. Это была одна из причин, по которой он жил в Вест-Сайде, к великому ужасу своих родственников, ибо для большинства из них Центральный парк ничем не отличался от бедных кварталов Калькутты или Бейрута.

Он быстро проглядел заметку в лифте. Об обстоятельствах смерти не было ни слова. «Представитель семьи» — Пат догадывался, что это дядя Корди — просто сообщал, что Артур Баннермэн умер от сердечного приступа. Подробности о похоронах будут опубликованы позже.

Пат глянул на яростно мигавший автоответчик, без сомнения сигналивший о новом потоке звонков, которые требовали, чтобы он вернулся в лоно семьи. От этой мысли он облился холодным потом.

Он вышел на кухню, налил себе стакан апельсинового сока и сел, чтобы дочитать статью. Он знал, что с ним творится — старое знакомое желание потянуть время, промедлить, избежать до последней минуты встречи с семьей и мучительный дискомфорт от напоминания, что он к ней принадлежит. Он уже переживал это тысячи раз — когда его исключили из Гротона, когда он сбежал из военного училища, когда он стал первым из Баннермэнов, провалившимся в Гарварде.

Конечно, это никогда по-настоящему не срабатывало — во всяком случае, надолго: неважно, как далеко он убегал, семья всегда настигала его. Он взглянул на висевшие на стене фотографии — это были его собственные снимки, воспоминания о тех днях, когда он считал, что делает нечто значительное: морской пехотинец с лицом, искаженным от горя и ужаса, закрывает плащом убитого товарища; вьетнамская семья смотрит, как американский солдат сжигает их хижину — в их глазах отражается пламя; бульвар в Сайгоне, совершенно пустой, за исключением единственного тела в центре, лежащего бездыханным рядом с разбитым велосипедом… они были мгновениями своего рода любовного экстаза, напоминая о возбуждении, которое он некогда испытал и не изведает вновь.

Его отец поддерживал войну, поддерживал полностью, верил в нее, даже после того как все уже поняли, что единственное, что нужно сделать — это быстрее похоронить мертвых и уйти домой, но он сам, и это, возможно, было гораздо хуже, видел все это ближе, чем кто-либо, и все равно любил. Словно это нарочно дожидалось его — кульминация мятежного десятилетия, логическое завершение всех тех безумных лет — катастроф на мотоциклах, изгнаний из школ, беснований на рок-концертах и экспериментов с наркотиками. Он и его поколение сделали профессию из того, чтоб искушать судьбу, и судьба поймала их — в Кхе Шане и Дананге, в цитадели Хью и Кровавом Треугольнике. Однажды он пришел домой в майке с лозунгом «Рожденный терять». Отец — в тот день на лице старика не было и тени улыбки — зарычал: «Сними эту проклятую тряпку — ни один Баннермэн не скажет такого о себе!»