Майкл Корда - Роковая женщина

— Даже эти проклятые коровы выглядят чистыми, — сказал Саймон.

— Бычки. Это мясная порода. «Черный Энгус».

— Снова слышу фермерскую дочку.

Как дочь фермера, она могла распознать породу по одному отпечатку копыта. Там, откуда она была родом, к «Черному Энгусу» относились как к развлечению богачей, породе скота, которой молочный фермер может лишь восхищаться на сельскохозяйственной выставке, точно также, как может бросить восхищенный взгляд на роскошный «корвет» на выставке фирмы «шевроле» перед покупкой нового грузовика-пикапа. Нет, «Черный Энгус» был лишь для фермеров-джентльменов.

Она глянула на часы.

— Опаздываем, — сказала она. — Ты уверен, что мы едем правильно?

— Судя по тому, что я увидел с холма — да. — Саймон посмотрел в зеркало. — За нами ехал лимузин, и, поскольку он не исчез, а по-прежнему движется следом, мы уже недалеко.

Он резко свернул в сторону, пересек каменный мост, казавшийся чрезмерно большим для струившегося внизу ручья, и выехал в длинную, окаймленную деревьями аллею, в конце которой им замахал регулировщик в форме.

— Вон туда, — сказал Саймон. — Я припаркуюсь, а затем ты смешаешься с толпой и проскользнешь внутрь. Не делай особых попыток высунуться. Держи ухо востро, ладно?

Она была более, чем согласна. Баннермэны, конечно, заметят, что она здесь, но она надеялась, что не сразу. Может, они заговорят с ней, может, нет, но бал, безусловно, будут править они. Она намеревалась прибыть незаметно, держаться на почтительном расстоянии, стараться не выглядеть ни наглой, ни робкой и посмотреть, что из этого выйдет.

Впереди был крутой поворот.

— Надеюсь, что там стоянка, — сказал Саймон. Он быстро повернул, а затем внезапно затормозил, веером разбрасывая гравий из-под колес. — О черт!

Она в ужасе уставилась в ветровое стекло, поняв, что уже слишком поздно для тактического прибытия — или даже бегства. Не более чем в пятидесяти фугах на вершине лестницы с широкими каменными ступенями перед церковью стояла вся семья Баннермэнов и смотрела прямо на нее.

По обе стороны от лестницы выстроилось, по меньшей мере, человек сорок — пятьдесят, и каждый из них смотрел на автомобиль с выражением, варьировавшимся от оскорбленного до удивленного. Не было слышно ни звука, кроме шума двигателя. Ей показалось, что она услышала общий вздох, и правда, некоторые и на самом деле потрясенно раскрыли рты, — но в действительности тишина была мертвой, абсолютной. Если бы на церковном дворе приземлилась летающая тарелка, ее бы не встретили с большим недоверием и враждебностью.

Посреди лестницы стояла маленькая стройная женщина, закутанная в черное. Ее глаза не отрывались от линии дальнего горизонта, словно автомобиля столь неожиданно появившегося, не существовало вовсе.

Алекса без труда догадалась, что это и есть мать Артура Баннермэна. Старая леди была именно такой, как описывал ее Артур, и в точном соответствии с его описанием она не позволила себе выказать ни малейшего намека на удивление или раздражение. С первого взгляда она казалась хрупкой, но даже издалека можно было догадаться, что хрупкость эта обманчива — нечто в том, как она стояла, позволяло предположить в ней силу, едва ли меньшую, чем в могучих деревьях, окружавших церковь.

Алекса видела достаточно фотографий Баннермэнов, чтобы сразу узнать Сесилию и Патнэма, однако они оказались совсем не такими, как она ожидала. Как все родители — включая ее собственных — Артур говорил о них так, словно они были еще детьми. Он, конечно, знал, что это уже не так, но порой, слушая его, легко было представить, что Патнэма только что исключили из Гарварда, или что Сесилия — все еще юная девушка, переживающая трудности в школе из-за своей знаменитой фамилии.

Трудно было совместить эти смутные образы с реальными людьми на ступенях. Патнэм, например, выглядел старше, чем она ожидала, и крупнее, со сложением футболиста, позволившего себе слегка погрузнеть. Артур часто утверждал, что Патнэм «слишком пользуется своим мальчишеским очарованием», но если это было и так, сегодня об этом ничто не напоминало. Его лицо казалось опухшим и покрасневшим, словно он был с похмелья.

Сесилия удивляла еще больше. Вместо неуклюжей молоденькой девушки, образ которой обычно рисовал Артур, она увидела высокую женщину лет под сорок, чересчур худую для своего роста, слишком уж худую, но чрезвычайно изящную. Для Артура его дочь, возможно, так и осталась гадким утенком, но, по правде сказать, думала Алекса, она давно уже превратилась в лебедя — и, несомненно, было нечто от этой прекрасной птицы в длинной шее Сесилии, ее изящном сложении и узких заостренных пальцах. Она была тем, что «Вог» назвал бы «классической красавицей», возможно, слишком холодной и царственной на современный вкус. Сесилия могла бы показаться невозмутимой, если бы не глаза — у нее был нервный, затравленный взгляд пойманного в ловушку животного.