Джудит Гулд - Вторая любовь

Джим Ларсен засмеялся:

— Я с детства мечтал летать над бушем.

— Давайте выберемся из этого живыми, и ваша мечта вполне может исполниться, — устало ответила Дороти-Энн. Вдруг она наклонилась вперед и посмотрела в затемненное ветровое стекло. — А это, ради всего святого, что такое?

Стена грозных, угольно-черных облаков поднималась от поверхности океана высоко в небо, словно гряда рассерженных гор, находящихся в непрерывном движении.

— Это, — объяснил Джим Ларсен с достойной восхищения беззаботностью, — передний край урагана. Поздоровайтесь с Сидом.

— Боже мой!

— Согласно последним сводкам он движется на север со скоростью десять миль в час и все время набирает обороты. Скорость ветра превышает сто пятьдесят миль в час. Урагану присвоена пятая степень.

— Если это передний край, то насколько далеко сам ураган?

— Приблизительно милях в ста шестидесяти южнее Иден Айл.

— Так что в ближайшие шестнадцать часов он не обрушится на остров.

— Нет, это произойдет скорее. Ураган несется все быстрее, так что он может обрушиться на Иден Айл примерно через восемь часов. Если бы не облака, мы бы увидели Пуэрто-Рико.

— Значит, мы почти на месте.

И в эту секунду они попали в воздушную яму. Весь фюзеляж отчаянно содрогнулся, и самолет просто рухнул вниз, словно потерял крылья, вызывая тошноту. Через несколько сотен футов он снова выровнялся.

— Черт! — шепотом выругалась Дороти-Энн. — Это совсем не смешно.

— Не смешно, — согласился Джим Ларсен, — а веселье еще даже и не начиналось. Как только мы окажемся во власти внешних ветров, вам покажется, что вы провели целый день на судне во время отчаянной качки.

Следующий порыв ветра единым взмахом поднял самолет на несколько сотен футов. Джим Ларсен изо всех сил удерживал штурвал.

— Мне кажется, я только сейчас поняла, что значит выражение «брыкается, как необъезженная лошадь», — слабым голосом заметила побледневшая как полотно Дороти-Энн. Ее тошнило.

— Честно говоря, я знавал болтанку и похуже, — спокойно заметил Джим.

— А мне не приходилось, — откликнулся Пит из кресла второго пилота.

— «Боинг-девятьсот восемьдесят девять-Чарли», вас вызывает Сан-Хуан, — прокаркал голос в наушниках. — Мы предлагаем вам свернуть на семь градусов и избежать столкновения с ураганом. Прием.

— Нет, Сан-Хуан, — спокойно ответил Джим. — У нас едва хватит топлива для прямого полета в Каракас. Прием.

— Вас понял, «Боинг-девятъсот восемьдесят девять-Чарли». Вы просите разрешения на посадку в Сан-Хуане? Прием.

— Нет, Сан-Хуан. Направление ветра предугадать нельзя. Если посадка не удастся, нам не хватит горючего. Продолжаем полет в Каракас на высоте тридцать две тысячи футов. Прием.

— Вас понял, «Боинг-девятъсот восемьдесят девять-Чарли». Продолжайте полет. Прием. Конец связи.

— А они не догадаются, что мы делаем, когда мы начнем снижаться? — спросила Дороти-Энн.

— Они решат, что это вынужденная посадка. Я потом сообщу, что мы благополучно приземлились. И мы уже постепенно снижаемся.

— Я не слишком в этом разбираюсь, но как вы сумеете найти посадочную полосу?

— Мы будем садиться по приборам. Просто станем следовать сигналам маяка на Иден Айл.

— Но с острова всех эвакуировали! На башне никого нет.

— Это не имеет значения. Маяк работает, пока есть электричество, а если его отключат, включится генератор автономного питания. Его хватит на четыре часа.

Джим заложил плавный вираж, и спустя десять минут лайнер начал снижаться. Очень скоро они оказались не над ураганом, а внутри серой массы облаков. Со всех сторон налетал ветер. Дороти-Энн сжала зубы и так вцепилась в свое кресло, что побелели костяшки пальцев. Она и вспомнить не могла, когда была так напугана. Видимость упала до нуля, мимо проносились мрачные грязные облака.

Пит громко сообщал показания альтиметра:

— Двадцать шесть тысяч… Двадцать пять тысяч пятьсот… Двадцать пять тысяч футов…

Чем ниже спускался самолет, тем больше они оказывались во власти ветра. Дороти-Энн не знала, сколько еще ударов сможет выдержать фюзеляж.

— Поймал сигнал автоматического маяка, — сказал Джим, взглянув на монитор. — Снижаемся до пятнадцати тысяч.

Не считая дребезжания, грохота и раскатов, в кабине пилотов стояла тишина. Все молчали. Напряжение постепенно нарастало.

Восемь тысяч футов… Семь тысяч… Шесть…

Видимость оставалась на нуле, и подхлестываемый ветром дождь лупил в стекла кабины. Самолет дергался и болтался из стороны в сторону, но Джим Ларсен придерживался курса, не отрывая глаз от зеленого экрана монитора. Разметочная сетка с посадочной полосой перемещалась в зависимости от положения самолета, а постоянно появляющиеся цифры определяли подлинное положение «боинга» и идеальные для посадки высоту и угол.