Джудит Гулд - Вторая любовь

Венецию охватил страх.

— А… удаление матки? — спросила она запинаясь. — Насколько оно было радикальным?

— Медицинские термины обозначают это так: мы провели абдоминальную гистероэктомию с двусторонней сальпинго-ооферектомией.

— Я боюсь, что не понимаю вас, доктор. Скажите простыми словами, пожалуйста.

— Да, разумеется. Простите меня. На языке простых смертных нам пришлось удалить матку, оба яичника и обе трубы.

Венеция на мгновение закрыла глаза.

— Другими словами… — Она не смогла произнести этого.

— У миссис Кентвелл никогда больше не будет детей, — закончил за нее врач.

«О, Господи! — Негритянка глубоко вздохнула и закрыла лицо руками. Она и представить себе не могла, как Дороти-Энн воспримет все это. — Она так отчаянно хотела этого ребенка. А теперь у нее никогда не будет другого…»

— Я буду вам очень признателен, если вы пока ничего ей не скажете, — продолжал хирург. — Как я уже сказал, мне нужно ваше присутствие, чтобы вы могли морально поддержать ее, но главное, чтобы новости ей сообщил я. Таким образом, я смогу устранить возможное недопонимание и недоразумения, которые могут возникнуть.

Венеция кивнула:

— Когда вы ей скажете?

— Как только она достаточно окрепнет. Завтра к вечеру… Может быть, послезавтра. — Чолфин помолчал. — Мне очень, очень жаль.

— И мне тоже. — Венеция вздохнула. Ее руки вздрагивали на коленях, словно попавшая в ловушку птица со сломанным крылом. — Когда я смогу увидеть миссис Кентвелл?

— Как только ее перевезут из реанимации в палату. Не позже, чем через несколько часов. — Он махнул рукой проходящей мимо медсестре. — В какую палату собираются положить миссис Кентвелл?

— Я сейчас выясню, доктор, — отозвалась та.

Венеция встала, взяла сумочку и пожала хирургу руку.

— Благодарю вас, доктор, — тепло сказала она. — Я ценю все, что вы сделали.

— Только не утомляйте ее, — предупредил он, — ей необходим отдых.

— Не волнуйтесь, — заверила его Венеция, — я прослежу за тем, чтобы так и было. — Она торопливо пошла прочь, догнав сестру несколькими по-газельи длинными шагами.

Палата оказалась маленькой, зато без соседей, с телевизором, прикрепленным к стене, и крошечной примыкающей ванной с душевой кабиной. Занавески на большом окне были задернуты, и Венеция раздвинула их.

И увидела только свое отражение в стекле.

Что касается больниц, то по ее мнению, эта не из плохих. Очень даже ничего.

Закончив осмотр, она устроилась в кресле для посетителей и задремала.

Она резко проснулась, когда привезли каталку с Дороти-Энн, быстро встала, отодвинула кресло в угол и отошла с дороги. Два санитара так осторожно переложили пациентку с каталки в постель, что та даже не проснулась. Деловитая медсестра суетилась вокруг, проверяя капельницу и настраивая различные мониторы.

Когда санитары вышли, Венеция подошла к кровати и встала там, глядя вниз. Казалось, что Дороти-Энн просто спит. Ее золотистые волосы разметались по белой подушке, она выглядела маленькой, хрупкой, бледной, по-детски беспомощной.

И вдруг ее глаза широко открылись. В них притаился страх, взгляд расфокусирован, аквамарин лишь подчеркивал ее бледность. Она медленно повернула голову на подушке. Ее рука метнулась к Венеции.

— Самый плохой сон, — хрипло и невнятно сказала Дороти-Энн.

— Привет, малышка, — шепнула Венеция. Она пожала пальцы подруги. Рука была горячей, липкой и слабой. — Как ты себя чувствуешь?

Дороти-Энн уставилась на нее.

— Мне снилось, что пришел Фредди и унес моего ребенка! Он сказал, что я никогда их не увижу!

— Шшш, — успокоила ее Венеция. — Это всего лишь плохой сон.

— Плохой сон, — медленно повторила Дороти-Энн. — Лишь плохой сон?

— Правильно, моя сладкая. Только это.

Глаза Дороти-Энн начали закрываться.

— Всего лишь плохой сон, — пробормотала она и, снова погружаясь в дрему, вдруг осознала, что уплывает назад, сквозь годы, в другое время, в другое место и к той необыкновенной женщине, которой она обязана всем…

Прабабушка Дороти-Энн вошла в этот мир, где все было против нее.

Женщина.

Рожденная в бедности.

Осиротевшая в шесть лет.

Выросшая в суровом юго-западном Техасе, где меньше всего шансов на успех.

Но она осмеливалась мечтать.

И начав с обыкновенного дома, где сдавались комнаты в наем, пройдя через тяжелые испытания Великой Депрессии, эта леди основала империю.

Ее звали Элизабет-Энн Хейл, и все в ней было необыкновенным.