Мэри Брэддон - Аврора Флойд

Джон Меллиш, которого не приглашали участвовать в этой поездке, так восторженно отзывался об этом предложении, что было бы большим жесткосердием отказаться от его сопутничества. Он сказал, что ему знакома вся Нормандия и обещал быть весьма полезным мистеру Флойду и его дочери, которые несколько сомневались в этом, зная, как ограниченно было его знакомство с французским языком.

Но Джон сдержал свое слово: он съездил в Лондон и нанял превосходного курьера, который возил маленькое общество из города в деревню, от церквей к развалинам, и всегда отыскивал переменных лошадей для дорожного экипажа банкира.

Маленькое общество переезжало с места на место до тех пор, пока на щеках Авроры начал появляться бледный румянец. Горе ужасно эгоистично. Я боюсь, что мисс Флойд никогда не принимала в соображение, что происходило в честном сердце Джона Меллиша; а если ей когда-нибудь и приходило это на мысль, то наверно она думала, что широкоплечий йоркширец, никогда не будет серьезно страдать от любви.

Она привыкла к его обществу, привыкла опираться на его сильную руку, когда уставала; привыкла, чтобы он носил ее альбом, шаль, складной стул, привыкла, чтобы он ухаживал за нею целый день; но она принимала это как должную себе дань и делала его опасно счастливым именно тем, что безмолвно принимала эту дань.

Была уже половина сентября, когда они отправились домой, оставшись на несколько дней в Дьеппе, где купающиеся еще плескались в море в полном театральном костюме, а заведение ванн все еще горело цветными фонариками и шумело ночными концертами.

Осенние дни со своей душистой красотой были великолепны. Миновала лучшая часть года с тех пор, как Тольбот Бёльстрод сказал Авроре свое «прости», которое, по крайней мере в одном смысле должно быть вечным. Правда, Аврора и Тольбот могли еще снова встретиться; они могли встретиться и даже быть дружелюбны друг с другом; но влюбленные, расставшиеся у окна в маленькой фельденской комнатке, уже никогда снова не могли встретиться: между ними были смерть и могила.

Может быть, подобные мысли носились в душе Авроры Флойд, когда она сидела возле Джона Меллиша и глядела на разнообразный ландшафт с высоты, на которой разрушенные стены замка д’Арк еще сохраняли гордые воспоминания о минувших днях.

Я не думаю, чтобы дочь банкира очень заботилась о Генрихе IV, или о какой-нибудь другой умершей знаменитости, оставившей в этом месте воспоминание о своем имени. Она наслаждалась чрезвычайной чистотой и мягкостью воздуха, глубокой синевой безоблачного неба, раскидистым лесом, зелеными равнинами, садами с цветущими деревьями, ручейками, белыми хижинами, расстилавшимися прекрасной панорамой под ее ногами. Отвлеченная от своего горя восторгом, который внушает нам природа, она в первый раз ощутила в себе неопределенное чувство счастья и стала удивляться, как пережила она свое горе в течение стольких месяцев!

Во все эти скучные месяцы она не слыхала о Тольботе Бёльстроде, не знала перемен, какие могли случиться с ним. Он мог жениться, мог выбрать себе невесту более гордую и более достойную того, чтобы разделить его надменное имя. Аврора, воротившись в Англию, могла встретить его под руку с этой счастливой женщиной. Скажет ли какой-нибудь добродушный друг этой счастливой новобрачной, как Тольбот любил дочь банкира и как он ухаживал за ней?

Аврора стала жалеть об этой счастливой женщине, которой достанется только вторая любовь этого гордого сердца, только бледное отражение закатившегося солнца. Так как Аврора была еще далеко не сильна, то из шалей и ковров устроили для нее спокойное местечко, и она лежала на ясном сентябрьском солнце, смотря на прелестный ландшафт и прислушиваясь к жужжанию пчел и чириканью кузнечиков в гладкой траве.

Отец Авроры отошел дальше вместе с мистрисс Поуэлль, которая, с свойственною пошлым людям настойчивостью, рассматривала каждую расселину развалин; но Джон Меллиш не отходил от Авроры; он рассматривал ее задумчивое личико, стараясь прочесть его выражение, стараясь уловить проблеск надежды из случайного мелькавшего на нем выражения.

Ни Джон, ни Аврора не могли заметить, как долго длилось это его рассматривание, как вдруг, обернувшись, чтоб поговорить с Джоном о расстилавшемся у ног ландшафте, Аврора увидела, что он на коленях умоляет ее сжалиться над ним, полюбить его или позволить ему любить ее, что было одно и то же.

— Я не надеюсь, чтобы вы полюбили меня, Аврора? — сказал он страстно, — как можете вы любить? Чем может заслужить вашу любовь такой неуклюжий, долговязый человек, как я? Я об этом не прошу. Я только прошу позволить мне любить вас, позволить мне обожать вас. Вы не прогоните меня от себя, Аврора, за то, что я осмелился забыть ваши слова, сказанные мне в тот ужасный день в Брайтоне? Вы, конечно, никогда не позволили бы мне остаться с вами так долго и быть так счастливым, если бы имели намерение прогнать меня наконец: вы не могли быть так жестоки.