Элизабет Ренье: Прелюдия любви

На ее щеках выступил яркий румянец, с которым она не умела совладать и который так ей докучал.

— Это я должна гордиться, — пробормотала она, — что ты выбрал меня, когда здесь так много красивых женщин.

— Где же они? — с улыбкой спросил Энтони. — Покажи мне их.

Она назвала ему с полдюжины молодых женщин, более эффектных, чем она сама. Он нашел изъян в каждой: нос слишком короток, рот слишком широк, глаза посажены слишком близко. Она от души смеялась над его колкими замечаниями, хотя и чувствовала себя немного виноватой, что позволила ему нелицеприятные высказывания в адрес молодых особ.

— Что же привлекает тебя во мне, Энтони?

Он склонился и нежно поцеловал ее обнаженную шею.

— Твоя невинность, радость моя. Твоя доверчивость и невинность. Клянусь, я должен броситься перед тобой на колени в благодарность за то, что ты предлагаешь мне столь бесценный дар.

Растроганная его словами, Сара нежно улыбнулась ему:

— Почему бы и нет? Ты — моя первая, моя единственная любовь. Я знала это с той минуты, когда впервые тебя увидела. Ты явился на тот скучный вечер, который полгода назад давала моя мачеха, и неожиданно для меня все изменилось.

— Я прекрасно тебя понимаю. Со мной было то же самое. Я, в некотором роде, знаток женских чар. Но стоило мне увидеть тебя, как на других я уже смотреть не мог.

— Боюсь, что вначале я могла показаться тебе слишком простой и наивной.

— Это твои самые сильные чары, — произнес он, приподнимая ее подбородок.

Угадав его намерение, она слегка отстранилась:

— Энтони, нет. Не здесь, нас могут увидеть.

— Здесь никто не увидит, — уверял он ее.

Но только когда рука Энтони обхватила ее талию, Сара поняла, что не сможет оттолкнуть его. Она снова испытала чувство триумфа, что завоевала его в качестве будущего мужа — мужчину настолько опытного, настолько разборчивого. Она подумала о девушках, которые отдали бы все, что угодно, лишь бы в эту минуту оказаться на ее месте, чья зависть была слишком очевидна, и ее невозможно было скрыть за их притворными улыбками, за их добрыми пожеланиями. Она отдалась его поцелуям, чувствуя себя безнравственной, испорченной девчонкой.

— А ты разве не поцелуешь меня? — спросил он. — Или это повредит твоей невинности?

Ее щеки снова вспыхнули.

— Я… прости меня, Энтони, но матушка внушала мне…

— Что это в высшей степени неприлично? — Он рассмеялся. — Очень хорошо, моя маленькая Сара. Я буду терпелив — до тех пор, пока мы не поженимся. Но потом, уверяю тебя, я ожидаю от тебя большего, чем смиренное послушание.

Она склонила голову и почти беззвучно проговорила:

— Да, конечно, Энтони. Когда мы поженимся, все будет по-другому.

Он поднял ее подбородок и легонько потрепал за щеку:

— Не расстраивайся, моя любовь. Я умею ждать. При всей моей запятнанной репутации я вполне способен сознавать, что нашел женщину, достойную большей преданности, чем я выказывал кому-либо до сегодняшнего дня.

И он отвел ее к сэру Роджеру Соверли, который так ее развеселил, что она немедленно позабыла смущение и минутное чувство неловкости. И снова она благословляла добрую удачу. Энтони был так нежен, отнесся к ней с таким пониманием. Он берег ее чувства. Сара с полной уверенностью считала себя самой счастливой женщиной.

Но тут ее блаженное состояние было внезапно нарушено. Боковая дверь, ведущая в сад, рывком распахнулась. И в бальную залу ворвался человек. Он был одет в серую куртку тонкого сукна и бриджи. Его волосы, короткие и вьющиеся, были так же серы, как и одежда, а кожа так же черна, как и его туфли. Из раны на щеке текла кровь. Он остановился, наполовину согнувшись, шумно вдыхая воздух, тогда как его темные блестящие глаза безнадежно озирали бальную залу. Вдруг в них вспыхнул лучик надежды. С криком он бросился вперед и распластался у ног Криспина Данси. Женщины закричали. Несколько мужчин двинулись было вперед. Музыканты сбились, потом и вовсе перестали играть.

Голос негра был полон отчаяния, он хрипел от ужаса:

— Масса Данси, масса Данси. Спасите меня, сэр, спасите меня.

Мгновение изумленной тишины взорвалось громкими звуками хриплых мужских голосов и топотом тяжелых ботинок по вымощенной плитами садовой дорожке. В дверном проеме показались двое мужчин. Они были одеты в грубую одежду, в руках — тяжелые дубины. Увидев, куда завела их погоня, они замерли в нерешительности. Затем один из них поймал взгляд отца Сары.

— Мои извинения, но вы, случайно, не сэр Уильям Торренс?