Анник Жей - Дьявол в сердце

— Если Ты Сын Божий, сойди с креста и спаси себя самого, — восклицает старец в сутане.

Вейсс резко оборачивается и смотрит на меня так, чтобы я все поняла, раз и навсегда. «И он испустил дух», — вздыхает он, закрывая Книгу в мертвой тишине. Больные падают ниц. Антракта нет, напряжение зрителей на пределе. Затем звучит музыка Баха. Не Джон Элиот Гардинер, а Бах все переворачивает во мне. В кармане я нащупываю украшение, которое понесу на свой вступительный урок. Его мне оставила Мод, убогое сердечко, сердце одинокого привидения.

Люк садится у алтаря. Я прячусь за кем-то, его взгляд опять перекрещивается с моим, я дрожу. Люк кажется подавленным. Я оставляю мое сердце в раздевалке и ухожу из церкви. Не из-за того же, что Христос умер, у ангелочка такой похоронный вид. Он игнорирует меня, словно я не дарила ему «Очи черные». Прочел ли он статью Бурдье? Почему он не звонит? Религия, что ли, ему запрещает?

Толпа расходилась в тишине. В зале Провидения я оборачиваюсь. Христос умер, а мне бы хотелось капельку жизни. Люк пожимает руку женщине. Вместо того чтобы уйти, я стою. Вейсс наклоняется к ребенку. Мое любопытство ненасытно. Я пожираю нежность его взгляда, я фанатка солиста.

Люк Вейсс поднимает голову. Он думал, что я ушла. Треть секунды я видела удивление в его глазах. Потом бурный водопад, берущий начало в его зрачках, полился золотистым потоком. Черная река разлилась, вышла из берегов, пролилась дождем.

Пасхальное Воскресенье. Солнце светило в окно. Она подумала о глазах священника. Полосатый положил лапу на ее щеку, Черная свернулась вокруг ее головы, Сиамка выпрыгнула из постели. У Парижа был принаряженный вид. В зеркале Элка узнала свое прежнее лицо. Она казалась помолодевшей, несмотря на Лабиринт.

Она вымыла волосы и посмотрела на расщелину, которая была у нее вместо груди. И снова ей показалось, что она выздоровела. Абсолютная уверенность, что-то непонятное, тайное предчувствие. Если небо ей поможет, она поможет себе сама. Она будет питаться, ходить, бегать, как здоровая женщина. Вдали звонили колокола. Их перезвон кристаллизировал хрустальное наслаждение. Элка жила, радуясь, что снова оживает.

Потом она бегала в сквере на улице Томб-Иссуар, бегала, как будто при мысли о Вейссе у нее не отнимались руки и ноги, а дыхание не перехватывало. Волнение захлестывало ее. Лицо Люка будет преследовать ее всю жизнь. Тайна лиц! Каждое из них, кажется, обладает ключом для одного-единственного замка. «Сомневайся в движении солнца, сомневайся в самой истине, не сомневайся в моей любви», — пробормотала она. Она повторила фразу Шекспира, чтобы он ее услышал. Каждое облако, каждая ветка воплощали счастье жить вдали от дракона, которого убил Вейсс. «Он положит руки на мои груди», — сказала себе она, забыв, что у нее всего одна. Ее желание рождало обольстительное тело.

Засвистел дрозд. В ней тоже была весна. Бегунье казалось, что она окружена благотворными волнами, и в счастье Элка была чрезвычайно чувствительна. «Очи Черные, будь ты благословен за пение птиц, за свежесть воды, будь ты благословен за дождь и за ветер, за вечер, который спускается», — услышала она свое бормотание. Она бежала быстро. Она бежала молясь или молилась на бегу, кто знает?

Вернувшись домой, она поднялась в комнату для прислуги и открыла тетрадь. Мериньяк будет жить. Она возвратит ему его дурацкий пакт. Он не прочтет «Князя Мира» и никогда не узнает правды о своей дочери. Она оставляла ему в подарок надежду, благодаря которой он оставался в живых, безумную надежду найти Алису.

Элка для всех находила оправдания и причины… Князь Мира был не Мериньяк, она могла это засвидетельствовать. Менеджер был просто символом эпохи, симптомом «века, перешедшего все грани». Менеджеры составляли круг ада, она бежала, чтобы ускользнуть и от них тоже.

Потом она надела новое платье, надушилась духами «Балтазар», вставила в петличку золотое украшение Мод. Протез уже становился таким же аксессуаром, как и все остальное, она вставила его в лифчик, не думая о нем.

Вторая половина дня прошла в ожидании Таинства Пасхи. «Связь между действием и таинством призывает нас к некоему открытию», — повторял Вейсс. Это был призыв к ее свободе. Она была призвана в это определенное место на земле, туда, куда она хотела прийти.

«Бог? Есть ли более прекрасный путь к тебе, чем любовь к твоему пастырю?» — напевала она, удивляясь себе. Ее гимн был не совсем церковным, но обладал тем достоинством, что брал небо в свидетели. Воскресший увидит ее воссоединение со «Служителем всех». Ей трудно было их разделить. Она не испытывала никакого чувства вины, хотя верующие осудили бы ее. Ее защищал рак. С тех пор как смерть отступила, никакая кара ее не страшила.