Ольга Шумяцкая - Теткины детки

Этот преферанс они затеяли случайно. Просто встретились со старыми институтскими приятелями, говорить, видимо, было не о чем, засели за карты. Васька-большой продулся в пух и прах.

— Опять по гривеннику играли? — смеялась Она.

— Ты что? — Васька делал большие глаза. — Да я… Да ты знаешь, сколько я проиграл? — Он гордо вскидывал голову. — Да ты представить себе не можешь! Двадцать пять рублей!

— Да, сумма впечатляет, — соглашалась Она.

В следующую субботу решили отыграться. Так и пошло. Собирались у Васьки. Сугубо мужская компания. Женщины не допускались. Спиртное не допускалось тоже. Чтобы не нарушать ясность мысли. Звонить не полагалось. Из тех же соображений. Если только какое ЧП. А ЧП у нее никогда не случались. Она и не звонила. И в тот день не позвонила бы, если бы случайно не заглянула в комнату к Ваське-маленькому. Свет погасить. Одеяло поправить. Васька бледно-голубого цвета лежал на спине, закатив глаза, и не дышал. Она дотронулась до его плеча, потом легонько потрясла, потом сильнее. Васька не шевелился. Она наклонилась к его лицу и услышала какой-то странный тоненький свист. «Зачем он свистит?» — растерянно подумала Она и поняла, что это не свист, а Васькино дыхание. Дыхание было как ниточка с острой тонкой иглой на конце. Она беспомощно оглянулась, увидела на полу грязные брюки, мокрые носки и вспомнила. Вспомнила красные горячечные щеки, лихорадочные глаза, потные волосенки, набухшие ранней весенней сыростью сапоги. Он ввалился в дом, кинул на пороге клюшку, рванул в кухню, выдул стакан воды и бросился обратно на улицу.

— Не сметь! Домой! Немедленно домой! В ванну! — закричала Она, выскакивая за ним на лестничную клетку, но он, ничего не слыша, уже несся вниз.

Она бессмысленно тыкала в кнопки срывающимся пальцем, набирала чужие номера, что-то спрашивала, выслушивала ответы, снова тыкала, снова спрашивала, снова выслушивала. Чужие голоса говорили чужие слова. Наконец голос Васьки-большого неторопливо сказал:

— Алло!

— Васька… — прошептала Она. И закричала что есть мочи: — Ва-а-аська!

Она сама не знала, к кому относится это «Ва-а-аська!». К тому, кто лежал сейчас в соседней комнате с бледно-голубым лицом и игольчатым дыханием, или к тому, кто на другом конце провода еще не знал, что должен ее спасать.

— Ты что? Что с тобой? Что случилось? — испугался Васька.

— Где? Где? Дай…

Ей хотелось крикнуть: «Быстрей, Васька, быстрей, позови Его к телефону!» — но сил не было даже на то, чтобы произнести имя.

— Он уехал, — растерянно проговорил Васька. — Полчаса назад. Да что случилось-то? Я приеду сейчас!

«Не надо! — попыталась сказать Она. — Не надо, Васька, не приезжай. Раз Он выехал, значит, все в порядке». Но ничего не сказала.

Потом Она сидела на стуле, свесив руки между колен. Дверь стояла нараспашку, мимо сновали люди в белых халатах, носили взад-вперед твердые пузатые чемоданы, а Она удивлялась: зачем тут чемоданы, кто уезжает, или, может, приехал кто? И Васька-большой мелькал тут же, среди белых халатов, что-то им говорил, что-то показывал, что-то давал, и пробегал мимо нее, и опускался на колени, и о чем-то спрашивал, про какое-то одеяло, и еще о чем-то, Она не запомнила, и убегал опять, и снова опускался на колени, и бормотал, бормотал… Что он бормотал? И гладил ей руки, и щеки, и волосы… А Она сидела на стуле, свесив руки между колен и закрыв глаза. Пока не услышала этот звон. Радостный звон. Праздничный. Он лез ей в уши, отдавался в голове, серебряными безжалостными молоточками вколачивался в затылок. Она сидела закрыв глаза, и безжалостные молоточки колотили по ее закрытым глазам. Она ничего не слышала, кроме этого звона. И не видела. Под веками плавали страшные медные круги, похожие на капли раскаленного масла. Она подняла глаза и увидела, как прыгают Его губы. Он пытался что-то сказать, звуки вырывались из горла, но не могли пробиться наружу сквозь эти прыгающие губы. Совершенно синие губы.

— Ты почему так долго? — Она шевельнула губами, и Он ничего не услышал.

Все стихло. Она лежала на диване в гостиной, а Васька-маленький у себя. Он вздыхал во сне, причмокивал и постанывал. Васька-большой капал в рюмку какую-то пахучую темно-коричневую жидкость и вливал ей в рот. Она глотала, морщилась, откидывалась на подушки.

— Ничего, — бормотал Васька. — Ничего. Сейчас уснешь.

Но Она не спала. Лежала и смотрела на две головы, маячившие над диванным валиком. Круглую, с цыплячьим пухом, мотавшуюся над узкими клетчатыми плечиками, и темную, неподвижную, шерстяную. Светлая приближалась к темноволосой и что-то ей втолковывала. Темноволосая кивала, оборачивалась. Она видела блестящий беспокойный взгляд и заставляла себя улыбаться — все нормально, все нормально, все нормально. Не волнуйся. Все прошло и больше не вернется. Головы расплывались, мешаясь с желтым блином света на обоях, Она разлепляла непослушные веки, но веки все тяжелели и тяжелели, наливаясь невыносимой каменной усталостью.