Ольга Шумяцкая - Теткины детки

— Женится, но не на ней.

— А на ком?

Ляля задумывается.

— А-а! — Она беспечно машет рукой. — Найдут на ком его женить! Ты, главное, за него не волнуйся!

Они молчат. Солнечный зайчик перебирается на Лялин нос. Ляля чихает. Наверху, в ветвях деревьев, вздыхает запыхавшийся ветер. Отдохнув, он срывает желтый лист и бросает к Лялиным ногам. Она наклоняется, подбирает лист, крутит в руках и втыкает в петлицу на воротнике пальто.

— А Леня? — вдруг спрашивает Татьяна.

— Что Леня?

— Леня на ком должен был жениться?

— На тебе, глупая, на тебе!

— Ну как же…

Но Ляля хватает ее за плечи, поворачивает к себе и целует, и щекочет, и тормошит, и щелкает по носу, и трется носом о ее щеку.

— На тебе, глупая, на тебе!

А платье получилось — чудо что такое! И вырез — трапеция, и крохотный бантик на поясе сзади, и накидка, отделанная серебряным кантом, и хвост — хвост, правда, вышел маловат, Ляля по этому поводу очень сокрушилась, — и роза на корсаже — Ляля розу сорвала, сунула Татьяне в руки и велела немедленно выбросить, иначе она, Ляля, перестанет с ней разговаривать. Да, и серебряная лента. Серебряная лента, которой Ляля, как сеткой, оплела уложенные на затылке тяжелые косы. Чудо! Чудо! Такое чудо, что после свадьбы Татьяна так его ни разу и не надела, хотя собиралась — и в театр, и в гости, и мало ли куда можно надеть такое чудо! Чудо провисело в шкафу ровно тринадцать лет, пока Катька не призвала его к участию в школьном спектакле. Чудо было перекроено, перелицовано, перешито и нацеплено на самодовольно ухмыляющуюся Катьку, которая под чутким руководством учительницы труда играла королеву в «Золушке».

— Почему труда? — удивлялся Леонид. — Почему не литературы?

— Ну, папа, ну, ты что, не понимаешь? Золушка же была домработница!

А свадьбу Татьяна не запомнила. По этому поводу она предъявляла своей памяти большие претензии и как-то, через много лет, вдруг сказала Леониду:

— А давай разведемся! — и с удивлением, перерастающим в удовольствие, увидела, как сильно он испугался. — Разведемся и поженимся снова. Хочется все-таки погулять на собственной свадьбе. А то все как люди, а я как сиротинушка. Ничего не помню, как будто не было. Устроим все как тогда, а?

— Что же мы устроим, глупая! Никого не осталось…

Никого не осталось…

Закрывая глаза, она видела живые картинки, будто отпечатанные на белой стене на манер детских диафильмов. Из этих редких картинок, как из разноцветных стекляшек в калейдоскопе, складывалось главное событие ее жизни.

Татьяна видит. Она стоит у дверей в большой зал со сдвинутыми паровозиком столами. В руках у нее букет белых роз. Розы обмялись, шипы колют руки, затянутые в белые кружевные перчатки. Татьяна оглядывается, ища взглядом, кому бы отдать цветы. Находит Лялю. Ляля мелькает где-то поодаль, косит на нее быстрым украинским взглядом, подмигивает, что-то шепчет на ухо Марье Семеновне. Марья Семеновна машет рукой и громким басом отдает приказания. Ляля качает головой. К Татьяне подводят каких-то старух. Старухи целуют ее в щеку, обнимают, мнут платье, называют «деточкой», вручают пластмассовый поднос и исчезают.

— Наши двоюродные бабушки с папиной стороны, — шепчет Ляля, забирая у нее поднос.

— Ляля, Леня пропал!

— Никуда он не пропал, за желатином с Мишкой побежал.

— За каким желатином?

— За обыкновенным. Студень не застыл. Их мама в магазин послала.

— А больше никто не мог сбегать?

— Кто? Все же на свадьбе!

Татьяна видит. Витенька танцует с Маргошей. На Маргоше белое платье с красными цветами. Витенька держит ее за талию, как хрустальную вазу, крутит, кружит, бросает куда-то в сторону, ловит, опрокидывает на одно колено, смеется и, застыв с опрокинутой Маргошей посреди зала, кричит: «Горько!» Татьяна встает, беспомощно озирается.

— Ляля, Леня пропал! — шепчет она пробегающей мимо Ляле.

— Никуда он не пропал, на вокзал с Мишкой поехал.

— Зачем?!

— Тетя Соня едет из Ревды. Специально на свадьбу. Надо встретить.

К Татьяне подходит Алла с грузной носатой старухой.

— Тетя Лина, Аллина мама, — шепчет Ляля из-за спины.

— Большое спасибо! — бормочет Татьяна, принимая из рук старухи огромную напольную вазу, и с тоской думает, что если эту вазу поместить в их комнатку, то ей, Татьяне, там уже не останется места.

Алла улыбается розовыми подкрашенными губами, щурит подкрашенные глаза. Улыбка у нее как ушат ледяной воды.

— Вазу отправим на дачу, — шепчет Ляля. — Будем в ней яблоки мочить. А то девать некуда, такой, знаешь ли, урожай!