Татьяна Поликарпова - Женщины в лесу

— Просто топор. Можешь ты это понять? Просто! Топор! Один! — сердится Маруся.

А Кате очень хочется понять, как это можно увидеть во сне просто топор, один топор — и все. Как можно видеть одну вещь вообще? Где-то же она находилась! Или в самом деле пустое пространство и среди него — топор? Но какое тогда пространство? Серое? Белое? Черное? Наверное, все-таки Маруся забыла, как видела этот свой топор?

Перетерпливая желание задать Марусе еще кучу вопросов, Катя опускается на подушку, мимоходом кинув взгляд в окно — оно как раз за ее изголовьем. Можно было б и не смотреть. По тусклому свету, разлитому в палате, немому, словно бы не дающему теней, ясно, что непогодит. Но мало того что непогода: за окном мокрыми хлопьями валил снег. Вот так первое мая?

Но ни первомайский снег, ни Марусина строптивость не могли надолго огорчать Катю.

— Даже интересно! Первое мая и — снег! — со смехом воскликнула она, тут же и пережив досаду на непогодь. «Вот снег, а у меня все хорошо, и я скоро выпишусь и увижу Олега!» — так можно было перевести ее «даже интересно». А можно б и еще короче: «Снег — Олег». Ведь и он видит этот снег.

— Марусь, ты, наверное, к снегу топор свой видела!

— Ладно бы, ежели б только к снегу… — отозвалась Маруся.

— Ништо-о-о, девки! — сладко позевывая, откликается со своей койки у стены тетя Клава. Она, как и Маруся, ждет скорой выписки. Она немолода, лет за сорок, и руки ее, в отличие от гладких Марусиных, будто свиты из тонких суховатых мышц и крупных — бечевами — жил. — Ништо, что снег, нам не на демонстрацию. Нечего нам, девки, демонстрировать. Разве вон нашей Катечке Мишаню своего… И мужик не достанет, пока мы тут! Плюнь, Машка, на свой топор! Лежи, не горюй. Небось нам сегодня пирога дадут, ради праздничка. Не к пирогу ли и топор-то? — посмеялась она тихонько.

Но Маруся не развеселилась. Она отвернулась к стенке и сказала ровным голосом:

— Если опять ко мне полезет, убью… Топором. — И, помолчав, добавила с тоской: — Хоть бы его куда в командировку услали, пока я оправлюсь!

— А бывают командировки-то?

— Бывают. Когда не надо. Хотя все равно хорошо. Хоть вздохнешь. Но теперь-то больно бы нужно! Если я здоровая — мне все нипочем… В прошлый-то раз, теть Клав, я только домой пришла, а на другой день снова в больницу!

— Ну? Закровила?

— Закровишь! Явился пьяный. «Ну, — грит, — порядок: своя сёдни дома». И ко мне в койку. Я ему: «Куда ты, кобель! Нельзя!» «Ах, — говорит, — нельзя! Так какого хрена ты тут развалилась!» Подхватил меня, да и об пол. Я была и — нет. Очнулась — плаваю в крови-то, как в луже. А он на койке и уж храпит. Поползла я в коридор. Хорошо, соседка выглянула. У меня и голосу-то не стало — позвать…

— Пьяный, что ль, был? — будничным голосом спросила тетя Клава, будто и не слышала, что Маруся так и сказала. И Катя поняла, что и сама хотела спросить о том же, словно они с тетей Клавой хотели хоть как-то смягчить, оправдать поступок Марусиного мужа, отвести его вину от всех прочих — непьяных — людей.

— Пьяный, пьяный, — уверила их Маруся.

— Его надо посадить в тюрьму, — сказала Катя не своим, каким-то тусклым голосом.

— Его посадишь! Свидетелей-то нет. Я даже и не кричала. И синяков не было, как вон сейчас. — Маруся закинула левую руку за голову. На нежной бело-розовой коже тыльной стороны плеча расплылся безобразный черно-лиловый кровоподтек. — А в милиции знаешь как говорят, когда свидетелей нет? «Муж да жена — одна сатана!» Может, я на него наговариваю.

— Да как это наговаривать на собственного мужа!

— Очень просто. Кому надо — наговорит, — заявила Маруся так уверенно, что Катя не посмела спросить, кому это и зачем бывает надо, уж, наверное, проще разойтись…

Она спросила только:

— А врачи? Могли бы подтвердить…

— Может, — согласилась Маруся. — Так ведь я оклемалась.

— Погоди! — Тетя Клава подняла худую руку и потрясла, погрозила пальцем. — Будет у тебя, девка, инвалидность, коли не уйдешь от такого. Очень даже скоро.

— Да ведь все жду. Приглядываюсь. Может, образумится. Он до меня больно охочий. Оттого и бесится. Ему вынь да положь. А нет, так он и дерется. — В голосе Маруси проглянула вдруг стыдливая гордость.

— А тебе, дуре, и лестно! — Тетя Клава даже села в своей постели, чтоб увидеть лицо Маруси. — Вот погоди, доведет тебя до инвалидности и забросит со всей своей охотой и другую будет, как тебя, голубить, доводить до абортов.

— Вот и я говорю: еще полезет — зарублю. Топором. Думаешь, я не знаю: он, только я за порог, ведет кого ни то в дом? Я зна-а-ю! — с угрозой пропела Маруся. — И на стройке у него есть краля. Мне говорили. А что, мой Валерка — мужик видный. Любая…