Ольга Дрёмова - Танго втроём. Жизнь наизнанку

— Учти, после того как ты наденешь Полине на палец обручальное кольцо, назад дорожки уже не будет, — не то угрожающе, не то предупреждающе негромко проговорил Горлов.

— А не пошёл бы ты… отец родной! — Рывком встав на ноги, Кирилл полоснул взглядом по онемевшему от неожиданности генералу. — Если ты думаешь, что своими подачками заткнул мне рот и теперь я буду до конца своих дней посапывать в тряпочку, — глубоко заблуждаешься: не будет этого! Что касается Полинки, знай: я любовь на тугрики не размениваю, а что до твоих денег… — Кирилл на мгновение замялся, — хочешь совет? Оклей ими уборную, и пусть они тебе каждый день напоминают о твоей глупости… папа.

Кряжин смерил генерала взглядом, развернулся и, не прощаясь, вышел вон. Глядя на захлопнувшуюся дверь, Артемий Николаевич какое-то время сидел неподвижно, но потом его губы дрогнули, и от уголков глаз к вискам побежали узкие тёмные морщинки.

— А ты ничего… сынок… — довольно пробурчал он, — конечно, Полинка дура, что связалась с таким, как ты, но в чём-то я её понять, кажется, могу.

Оглашая улицу серебристыми переливами разноголосых колокольчиков, чудо-часы на новом здании Театра кукол Образцова вызванивали «Во саду ли, в огороде», а внизу, на асфальтовой полоске тротуара, задрав головы и разинув рты от восхищения, стоял второй «Б» и, затаив дыхание, следил за волшебством, разворачивающимся прямо на глазах.

Распахнув лазурно-голубые створки, открылись одновременно двенадцать сказочных теремков, и чудесный городок ожил, придя в движение. Истошно голосил и бил железными крыльями петух; занося нож, скалил зубы кровожадный волк; наклонял голову упрямый баран, и его рога, закрученные в тугие кольца, выглядели по-настоящему устрашающе. Едва заметное, слабенькое и тусклое декабрьское солнышко чуть золотило длинные узкие лучи центрального циферблата; фигурки знакомых с детства зверюшек, кланяясь и танцуя, развлекали своих маленьких гостей, а над кукольной многоэтажкой, словно сдавая ее на милость победителя, развевалось белое полотнище игрушечного знамени. Редкие, похожие на гагачий пух хлопья снега окутывали странный городишко полупрозрачной пеленой, и от этой махровой движущейся завесы, казавшейся с земли невесомым сказочным тюлем, диковинные часы выглядели особенно таинственно.

— Уважаемые родители! Сейчас двенадцать, представление рассчитано на полтора часа. С учётом антракта и очереди в гардероб… — кинув взгляд на наручные часы, Лариса Павловна на секунду задумалась, — я попрошу вас быть у входа в театр без четверти два, не позже. Договорились? — Учительница обвела взглядом нескольких родителей, добровольно вызвавшихся сопровождать класс в транспорте, и взяла за руку девочку, стоящую в первой паре. — Ребятки, все готовы? Тогда пошли!

Растянувшись длинным хвостом, возбуждённо галдящая колонна юных театралов двинулась к дверям, а оставшиеся не у дел родители, дождавшись, пока их чада окончательно исчезнут из поля зрения, разбрелись парами в разные стороны.

У Любы пары не было: свалившись с гриппом почти перед самым Новым годом, Лидуся лежала дома под тремя одеялами и, безотрывно сморкаясь в огромный клетчатый платок мужа, по пятому разу читала «Мастера и Маргариту». Рассчитывать на Кропоткина было бесполезно: раньше одиннадцати вечера он дома никогда не появлялся, а уж о том, чтобы сводить мальчишек в театр посреди белого дня, нечего было и думать. Поэтому, уговорив Берестова подписать ей отгул на двадцать второе, Любаша взяла Миньку и Славика за руки и отправилась исполнять свой родительский долг.

Тихо падавший на землю снег выглядел поистине сказочным, но разгуливать отмеренные Ларисой Павловной час сорок пять под таким красивым снегом было, что ни говори, прохладно, тем более что по Садовому, по обыкновению, гулял ветер. Поёживаясь, Любаша подняла воротник и надела перчатки. Наверное, зря она не заказала ещё одного билета, сейчас бы сидела себе в зрительном зале вместе с Минькой и в ус не дула, хотя кто знал, подпишет ли Берестов отгул или наотрез откажет.

За последние несколько месяцев Иван Ильич очень изменился и, увы, не в лучшую сторону. Утратив былой блеск и вальяжность, он как-то весь осунулся, пожелтел, разом постарел, и в его взгляде пропала та спокойная уверенность, которая когда-то выделяла хозяина жизни из толпы простых смертных человечков.

На первый взгляд в жизни ответственного партийного работника пока ничего не изменилось: всё так же, сигналя у окон, каждое утро к его дому подъезжала личная «Волга», и так же, как и всегда, к одиннадцати тридцати на его рабочий стол ложилась папка с документами, на обложке которой крупными печатными буквами было выведено: «На подпись». Но что-то, незримо витавшее в воздухе, необъяснимое и опасное, легло на его плечи и, коснувшись тенью своих крыльев, вычеркнуло из списка тех, кто может жить надеждой на удачу. Встречаясь с теми, кто ещё так недавно откровенно заискивал перед ним и жаждал его покровительства, Иван Ильич ощущал то, что было неподвластно никакому объяснению: они знали, они видели тень от рокового крыла, распростёршегося над его головой, и были готовы к его падению…